Так что сейчас г-н Береславский искренне убежден, что управляет особой, ну совершенно специальной «Нивой-2131Э». То есть — с электроусилителем. И это обстоятельство постоянно веселит трудящихся рекламного фронта.
Машинка едет, мотор гудит, а меня, как нормального пожилого человека, тянет маленько пофилософствовать.
И куда все катится? Я — хирург высшей квалификации. Могу все. Ну, почти все. И получаю за месяц рублевый эквивалент 250 американских баксов. Если бы не это, хрен бы меня здесь видели. Раздавать по утрам витамины смогла бы и медсестра. Или тот же Пузо. Хотя по его утреннему состоянию ему было бы органичнее раздавать гражданам мышьяк.
К чему придем?
А ведь я работал серьезно. На тех же станциях СП. Если кто не знает — Северный полюс. Год в одиночку, в смысле медицины. Когда сам попал в катастрофу, сам себя и лечил.
Ух, этот полет никогда не забуду.
Подваливает ко мне Леха Воскобойников, наш шеф-пилот — всего их было двое и еще два штурмана, — и говорит: «Хочешь, я покажу тебе экстрим?»
Вместо экстрима он употребил другое слово, но смысл тот же.
Я не хотел экстрима с Лехой Воскобойниковым, потому что никогда не видел его таким пьяным. Но отказываться по молодости счел неудобным.
Экстрим, как выяснилось, заключался в том, что Леха набирал на нашем бело-голубом «Ми-2» изрядную высоту, а затем выключал двигатели. Не насовсем, конечно, а лишь до того момента, когда мне казалось, что еще миг — и я обгажусь.
После чего движки взревывали, машину подхватывало, и она, почти коснувшись пузом искрящегося под солнцем льда, снова взмывала вверх.
Он повторил этот маневр трижды, и на третий раз я почти привык.
Оказалось, зря.
Потому что железная шайтан-птица задела-таки брюхом лед.
Дальше я ничего не помню. Ребята рассказывали, что машина взорвалась мгновенно — баки-то полные. Леху не нашли вообще, не считая отдельных шматков, годных разве что для ДНК-экспертизы. Меня нашли сразу, метрах в тридцати от полыхавшего «мишки». Я лежал на животе, и у меня горела спина.
Сначала, видимо, горела телогрейка и все, что под ней было надето. Но потом уже и спина.
Ну и что?
Лежал себе в собственном «номере» — он же медпункт станции — и сам себе оказывал медпомощь. Все равно больше врачей не было и в ближайшие десять месяцев не ожидалось. Братья по разуму держали большое зеркало, чтобы я видел операционное поле, и по моей просьбе производили несложные манипуляции, отделяя куски негодной плоти и по возможности оставляя годную.
Все зажило как на собаке, не считая неприличных для хирурга моего класса шрамов. Но попробуй займись-ка эстетической хирургией на собственной спине!
Ошметки, оставшиеся от Лехи Воскобойникова, ребята захоронили во льду рядом со станцией — теперь его биоматериал сохранится хоть до второго пришествия. А я, еще в бинтах, старательно подписал все бумаги, подготовленные начальником станции и аварийной комиссией, собранной из наших же парней.
Ее выводы гласили: пилот 1-го класса Алексей Викторович Воскобойников героически погиб, совершая облет ледового поля на предмет обнаружения опасных для жизни дрейфующей полярной станции трещин. Типа — спасая нас всех.
Бумаги я подписал с чистой душой и на ясном глазу.
Во-первых, чем я отличался от Лехи, согласившись на просмотр экстрима?
Во-вторых, Леха, конечно, м…к, оставивший станцию без второй «вертушки» и чуть было не оставивший ее же без единственного врача. Но его жена и двое детишек уж точно ни в чем не виноваты.
А если б в бумагах была написана правда, то прежде всего пострадали бы именно они, лишившись приличной пенсии. Ну и нам всем пришлось бы полжизни потом по инстанциям отписываться.
Так кому нужна такая правда?
Вот и остался Леха Воскобойников в истории летчиком — героем полярной авиации.
А если уж до конца — он им и был. Тысячи жизней спас и не один летательный аппарат. И всего лишь разик лоханулся.
Так что пусть арктический лед ему будет пухом.
…Я в кайф закурил сигаретку и немедленно услыхал:
— Док, вылетишь за борт вместе с дымом.
— А чего, нельзя?
— Это вагон для некурящих. Если надо — будем останавливаться.