Выбрать главу

========== Игра 1. Войнушки ==========

1.

Повсюду вода, и на секунду ему правда кажется, что он тонет. Воздух застревает в легких: ни туда, ни сюда, обжигает глотку. Кашель действительно становится спасением, вырывает из оцепенения. Грифф упирается лбом в холодную стену, голова трещит от удара, не слабее, чем когда… Впрочем, «где», «как» и «когда» — три ужасных слова, которые слишком реально, сильно и красочно обрисуют ситуацию, не дадут солгать. Сейчас, когда он стоит под ледяным душем, обманывать себя уже не преступление, а жизненная необходимость.

К крану он тянется, лишь когда зубная дрожь становится раздражающе громкой. Махровое полотенце мягко окутывает кожу, проходится по груди. И надо бы сильнее растереть свое никчемное тело, но стоит смириться с постыдной реальностью, с которой, если уж откровенно, жить не особо-то и хочется. Проклятый станок выскальзывает из руки, и Грифф аккуратно кладет бритву на край раковины, смывает все той же ледяной водой густую пену: горячего ему хватило на всю жизнь.

Свистящий шум как поселился в ушах, так и не собирается менять ареал обитания. Особо рьяно Грифф ощущает это, когда натягивает белоснежную — да, такой явно не хватало там, за семь тысяч миль от дома, — футболку, которая нет-нет, да тянет волосы и цепляется за нос. Со штанами, наконец отутюженными, приведенными в порядок, дела обстоят гораздо лучше: в сидячем положении ремень удается застегнуть, даже в шлевку заправить.

По отросшей шевелюре течет вода, оставляет противные влажные пятна у воротника и на лопатках.

Комнатой блуждает сквозняк, цепляет пыль в занавесках дешевенького мотеля. Алый клен приветливо машет ветвями, и нагретые последним октябрьским теплом листья хочется подержать в руках, руке, прежде, чем решимости наконец хватит сделать то, что стоило давным-давно.

Галстук лежит на тумбочке рядом с глоком. Отглаженный форменный пиджак, который он забрал полчаса назад из химчистки, покоится на спинке стула, благо не мнется под тяжестью медалей. Девчонка, вроде бы Элли, которая безостановочно жевала малиновую жвачку и надувала здоровенные пузыри, приняла посылку и с омерзительной жалостью во взгляде проводила до дверей.

Жалость, вязкая, как карамель или жидкий битум, или, боже, как черт знает, что еще, — теперь его единственный спутник. И это не то чтобы совсем невыносимо, но гадко, отчего сердце заходится в груди, норовит пробиться наружу, выпасть на асфальт и замереть в последнем ударе.

Грифф трет лоб, массирует переносицу, чертыхается и забрасывает в рот пару таблеток, которые доктор Дженнингс рекомендовала использовать в крайнем случае. А этот случай как классифицировать? Крайний, или будет что похлеще?

Со шнурками и правда приходится туго. Грифф смеется в кулак, чуть не давится выскочившей таблеткой, вспоминая мучения Эша, когда тому все же пришлось сменить любимые сникерсы на конверсы большего размера и без детских липучек. Мелкий явно что-то знал.

Солнце пробивается сквозь тучи, залезает в комнату, но не вредничает, не обжигает, а скорее ласкает, будто прощается, потому и ведет себя хорошо.

Осталось так мало сделать: выпить остывший кофе, расчесать патлы, которые он не смог состричь, и все же позвонить домой. Письмо, это, конечно, отлично, в духе военного времени, но с Джимом нужно поговорить. Читать между строк старик вряд ли научился, не то что Эш.

Слюна во рту вязкая, горькая, из-за нее, кажется, сам воздух горчит. В глоке полная обойма, чтобы наверняка. Смех царапает зубы, губы, рвется тихим вздохом наружу. И когда кнопочный телефон отзывается гудками, Грифф наконец прогоняет дрожь из испоганенного тела.

— Закусочная Грин Хилл. Слушаю вас, — раздается по ту сторону вселенной, где океанские волны украшают брызгами берег, наполняют залив прохладной водой.

Дженнифер наверняка по привычке накручивает провод на палец, точно вьющийся локон, и улыбается чему-то своему. И слов, которых было с полтысячи, уже нет. Есть только шелушащиеся губы да присохший к нёбу язык.

Сил уходит непомерно много, чтобы произнести:

— Привет, Джен, — при этом не запнуться и… Он закрывает динамик ладонью, прочищает горло — не хватало ей еще волноваться о том, что он простыл. С отцом надо поговорить, без этого никак. Гриффу нужно услышать, что его никто не гнал на войну, что слабак старику станет обузой, а калека тем более. Последний разговор, который превратил все запятые в точки, живет в памяти своей жизнью, и когда доктор Дженнингс объясняла ему, что в принципе со всеми этими увечьями вполне можно жить, перед глазами так и стояла последняя ссора. Калека не человек. Жаль, что трофей, кусок плоти от плоти, он не смог вернуть — так она и осталась в иракской яме Беккари*. — Дженни, пожалуйста, позови отца.

И на том берегу, где тепло и светло, где чайки соперничают за еду с альбатросами и шумно верещат что на рассвете, что при закатных тенях, поднимается радостный гомон.

— Грифф? Это правда ты? — улыбка, если бы могла, медом потекла бы в уши, теплотой укутала плечи. Но, конечно же, не может улыбка такого сделать. Только вот глупое сердце почему-то замирает. — Боже, Грифф! Когда ты вернулся? Мы думали, что…

— Джен, мне нужен отец, — настойчиво повторяет он, зажимает телефон между коленей, нагибается к аппарату, будто из-за этого и правда дадут то, что так нужно. — Джим дома?

Секунды, как иглы, впиваются в кожу, пролазят к мышцам, ползут к костям. Дженни наверняка отводит от лица трубку, облокачивается на стойку, пока бриз влетает в распахнутое окно вместе с ароматом перепревших листьев и ласкает ее волосы. Дженни точно знаками манит Эша из любимого уголка закусочной, оттуда, близ часов.

— Эш, да не упрямься ты, а! — со смехом говорит она. — Эш, Гриффин звонит, беги скорее!

Костяшки невыносимо зудят, так сильно, будто это никогда не прекратится и съест его, проглотит за один присест.

— Джен, мне нужен не Эш. Отец. Мне нужен отец, — повторяет он и осекается, когда слышит приглушенный всхлип, и с той стороны, где всегда солнце, доносятся звуки быстрых шагов. Деревяшка близ стойки телефона все также мерзко скрипит.

— Эш! — Джен возвращает трубку, шумно выдыхает, будто это ее вина. Грифф плотно закрывает глаза, и под веками выплясывают звезды. — Ну вот и что ты уже ляпнул? — наседает она на него, хотя в голосе скорее слышится усталость. Старый клен скрипит за окном, серые тучи норовят сожрать солнце. — Грифф, ты когда приедешь?

Простой как палка вопрос заставляет ощутить свою гниль в полной мере.

— Смотря в каком виде, Дженни, — со смешком выдает он.

Обезболивающее было бы весьма кстати, но для этого нужно подняться и подойти к умывальнику рядом с зеркалом. А ему и так хватило впечатлений.

— В смысле? — не унимается Дженнифер, и только тишина позволяет остудить ее запал. — Эй, Грифф, ты еще там? Ты когда домой? — она слышит его вдох, улыбается наверняка также светло, как и всегда. — Грифф, пожалуйста, приезжай.

Почему-то это «пожалуйста» слишком сильно отдает болью, примерно как и его просьба-молитва, когда…

— Что произошло? — он качает головой из стороны в сторону и заставляет себя выговорить вопрос почти по слогам.

Губа кровит, медный привкус расползается по рту.

— Ты нам очень нужен, Грифф, — шепчет она в трубку. — А Эшу и подавно.

Сердце будто спотыкается от ее слов, трепещет. Нервное напряжение последних дней падает с плеч. В лучах сонного солнца блестит дуло глока.

Прочь, прогнившие мысли, прочь! У вас еще будет время до самого рассвета.

Там, в месте, где никогда не бывает холодных дождей, как здесь, в Вашингтоне, — свинцовые тучи начали крестовый поход против последнего солнечного дня, — где пшеница на ветру сродни золотому морю, там не должно быть плохо. Там рай. Во всяком случае, раньше именно эта мысль заставляла держаться.