А что горше всего — сделать он правда больше ничего не может. Как никогда не обнимет брата, которому пел колыбельные, сочинял сказки про русалок и которого так чудовищно подвел.
Кровь на запястье засохла, не оттирается, сколько ни пытайся. Пальцы в чернилах, отпечатки сняли для дактилоскопической экспертизы. Показания собрали со слов отца, его версия точно такая же. Грифф заставляет себя прочитать безумно длинную страницу и подписывает протокол.
Дрожь роится в костях, даже тех, которых теперь нет: фантомные отзвуки терзают тело, их больше не удается игнорировать. Сотовый жужжит, не останавливается.
Отец настаивает на превышении самообороны, и это совершенно другая статья. Конечно, кто хочет потерять двоих сыновей за один день? Грифф-то помнит: первый выстрел ушел в молоко, второй в плечо вместо головы, но с третьим он не промахнулся. Как и с остальными ударами.
Он ловит взгляды, полные отвращения и жалости, и даже не знает, от чего больше противно.
Удача поманила за собой и исчезла в неизвестных землях. А Грифф уже напридумывал себе с две сотни фантазий, в которых они с Эшем чинят дом на холме, выпроваживают оттуда пауков и мастерски разбираются с ненужным барахлом. Или еще лучше, — берут самое необходимое и уезжают с проклятого богом и людьми Кейп-Кода так далеко, чтобы только ветер и солнце могли их найти.
— Гриффин, вставай. Гриффин, нам нужно на опознание.
И лучше бы он сидел за решеткой, лучше бы сдох в Ираке, чем пришлось опознавать в обезображенном теле своего младшего брата.
Ему хочется сказать «нет», или «не пойду», или, боже, что угодно, правда отец выглядит так же паршиво, как и он, да и держится исключительно на ослином упрямстве. Хотя до этого, примерно час назад, папа упорно доказывал всем желающим и не желающим слушать, будто верхнее тело из ямы не могло быть Эшем. И Грифф все отдал бы за это, но не с кем торговаться.
Песчаные замки разрушены, это конец игры.
Когда-то, слишком давно, может, когда ему было примерно столько, сколько Эшу сейчас, он нашел сбитого голубя на обочине, который как раз собирался отправиться в свой птичий рай. А воронье кругами летало, дергало за перья и крылья, желало урвать себе лакомый кусок. И Грифф честно пытался помочь пернатому: бегал вокруг, кричал на наглых птиц, мешал им добить сородича, но и боялся коснуться несчастного — он не хотел причинять голубю большей боли, чем тому пришлось пережить. Ну или, если совсем откровенно, — он боялся, что тот умрет у него на руках. А потом Грифф ушел, может, мама позвала или еще чего. Он отошел всего-то на полчаса, но за это время на асфальте остались только пару алых пятен и прилипший пух. И исчезла птица.
Ему бы тоже исчезнуть. Он ведь просил о небольшой отсрочке, а не о долгой жизни.
Полицейская машина едет по набережной. Высокие волны бросают на песок белую пену с водорослями. Детектив Ричардсон, вопреки протоколу, протягивает отцу его сотовый.
— Ваша жена звонила, уже пятнадцать пропущенных.
Отец крутит сотовый в руках, сутулится. Отец тоже не знает, что сказать. Грифф не выдерживает: забирает телефон, закрывает глаза и жмет кнопку вызова.
Джен поднимает трубку сразу же и обрушивает на него ненужный ворох слов. Что-то об Уилсоне, новостях и испуганных клиентах. Она лепечет и лепечет, конца-края не видно ее пустой болтовне, хотя вряд ли проходит больше трех минут.
Грифф смотрит на отца, скрывшего лицо в ладонях, на Ричардсона, который пытается казаться учтивым и не отрывает глаз от дороги, набирает воздух в легкие и говорит то, что нужно было ей сообщить пару часов назад, когда сомнений не осталось:
— Дженнифер, Эш мертв.
— Не поняла. Что?
Горло сжимается, и выдавливание из себя этих слов сродни вырыванию куска собственной плоти из еще живого тела. Ему есть с чем сравнить.
— Уилсон убил Эша, Джен. Эша больше нет.
На той стороне играет музыка, что-то легкое и совершенно бессмысленное. И Гриффу плевать, моргает ли Джен часто-часто, как бывало раньше, когда она чего-то не понимала, или просто ошеломлена новостью. Он всем сердцем хочет, чтобы проклятый день закончился. Ну или оказался сном.
— Но Грифф, это невозможно. Он сидит напротив меня.
10.
Картер Уилсон серьезно просчитался, за что и получил два пожизненных без права подачи на условно-досрочное через сорок лет: прокурорские и сенатор штата не зря вдавили педаль в пол. На суде Грифф не стал дожидаться ответа, почему тренер — удивительно, как врачи отпустили этого ублюдка на слушание, — позволил Эшу жить, дал показания в качестве свидетеля, взял брата за руку и вышел из зала.
Эш еще дергается от случайных прикосновений, но не от его. Отец периодически недовольно кривится, высказывает свое «фе» насчет того, что он будто бы балует мелкого и чрезмерно опекает. Но Грифф недавно понял: отец ревнует, а выразить свои чувства по-человечески не может, потому как голова по-прежнему забита глупыми стереотипами. Он просто пытается не обращать внимания на внезапные подарки, покупку новых книг и резко начавшийся ремонт в доме на холме.
Тренер запаниковал, потому и убил мальчишку, похожего на Эша: Уилсон видел их через окно в ту дождливую ночь.
Грифф взлохмачивает подстриженные волосы Эша, тот фыркает и расправляет черный атласный плащ, который, несмотря на табличку «Закрыто» все-таки удалось купить. Маленький модник завязывает на шее алый бант, вставляет жевательные вампирские зубы и корчит грозное лицо. Это выглядит до того забавно, что Грифф едва сдерживает улыбку. И лучше ему не смеяться: очередной смены костюма он не переживет.
Уилсон сжег почти все фотографии и видео жертв, включая компромат на Эша, вытащил развороченное тело во двор и действительно собирался закопать мальчика под вишней с другими останками пропавших без вести. Четырнадцать, дьявол, четырнадцать детей! Последней жертвой кейп-кодовской Синей бороды — Грифф так и не понял, почему журналисты дали эту кличку педофилу, — стал восьмилетний Роберт Дэйвис из Нью-Бедфорда, чье фото весь последний месяц было на пачках с молоком. Мать Бобби слишком долго прощалась с ним и Эшем, и все никак не могла остановить поток слез и благодарностей.
Эш приматывает бинтом к культе крюк из пенопласта, черным карандашом рисует залихватские усы до самых скул и прям светится, когда разглядывает его с ног до головы. А Грифф действительно рад видеть своего брата счастливым.
— Ваше сиятельство, — он снимает шляпу и низко кланяется перед лыбящимся во весь рот мелким. — Может, в честь праздника вы наконец соблаговолите сказать, куда приткнули мой мушкет? Я ради вас на страшное преступление иду: рейд по сладости в лунную ночь вместо четвертьфинала по рэгби.
Отец — тут Гриффу действительно придется растечься в благодарностях, — дал слово, что запишет игру хотя бы на кассету.
Эш драматично вздыхает, награждает высокомерным взглядом, хватает за руку и тянет к следующему дому, от которого отходят два лохматых вервольфа с корзинками в виде тыкв. Грифф молится всем известным богам, чтобы мелкий этого не заметил.
— Думаю, русалкам он нужнее, — улыбается Эш и съедает очередную сладкую челюсть. — А тебя защитить я и сам смогу. Даже от тебя.
И в этот раз Гриффу правда кажется, что все будет хорошо. Их песчаный замок все-таки выстоял.