Антон-Ульрих огорченно подумал, что господин учитель пропьет большую часть этих денег в ближайшем трактире. Что же, пусть, если так ему и в самом деле легче жить!
— Не найдется ли у вас, мой дорогой ученик, рюмочки бенедиктина? — спросил на прощание Тредиаковский. — Я, знаете ли, еще с Парижа имею пристрастие к этому славному напитку. Мы бы еще о многом могли побеседовать…
Антон-Ульрих ответил, что бенедиктин у него обязательно найдется. Уже через полчаса Тредиаковский пил и плакал, плакал и пил. Василий Кириллович вспоминал о Париже, прекраснейшем городе, где весной цветут каштаны и где он непременно бы остался, если бы не «zlaya sudbina» — он перевел сей пассаж не менее поэтично: «немилосердная Фортуна». Потом долго рассказывал о славном парижском университете Сорбонне, где он не только имел честь учиться, но обучал студиозусов искусству стихосложения. Через час господин учитель так размяк и опьянел, что Антону-Ульриху пришлось при помощи слуги уложить его на маленькой, но очень удобной софе. Учитель заснул, повторяя слабым и грустным голосом строки великого Расина. Антон-Ульрих допил бенедектин и поспешил в манеж герцога Бирона, на урок верховой езды. После попоек с офицерами своего полка скачки навеселе его уже не пугали. Все же он начинал становиться русским… В дверях он вспомнил о «пиите» и распорядился отвезти его, как проспится, домой.
— О Кирилыче-то велите позаботиться, барин? — без всякого почтения к особе здешнего служителя Парнаса переспросил денщик Васька, взятый в услужение из старых солдат кирасирского полка.
— Так, о достойном господине Тредиаковском, — на ломаном русском ответил Антон-Ульрих.
— Достойный господин, куда уж там! — хмыкнул служака. — Так что не мое это собачье дело, барин, но осмелюсь доложить — пустой человек вовсе Кирилыч этот, пьяница да пустомеля!
— Что есть пустомеля? Пусто молоть? Что молоть? Хлеб?
— Молоды вы еще, барин, многого не понимаете, — объяснил денщик с фамильярностью, в форму которой здесь часто облекалась верность слуг. — Ничего, Бог милостив, авось опосля поймете. Пустомеля — это болтун, значится, форменный брехун. Говорит много, а что говорит — не разберешь. Длинным языком, барин, им-то у нас ловчее глотку себе перерезать, чем, значится, ножиком вострым…
Из этого назидания Антон-Ульрих тогда понял только, что в России не уважают поэтов. И это немало поколебало его симпатии к странной огромной стране, в которой он, на свою беду, оказался. И все слышался ему голос Тредиаковского, торжественно произносивший тягучие и печальные строки. И флейта звучала сквозь сырой и тяжелый петербургский туман… Та самая флейта, о которой столь возвышенно и благозвучно писал несчастный Василий Кириллович, сопевший сейчас на продавленном диване.
Глава 3
Тот самый барон Мюнхгаузен[26]
17-летний барон Карл-Фридрих-Иероним фон Мюнхгаузен, пятый сын своего отца, прибыл в Россию в лето от Рождества Христово 1736 в качестве пажа шефа кирасирского полка русской службы Антона-Ульриха, ныне герцога Брауншвейг-Беверн-Люнебургского — по недавней кончине своего родителя. Получив долгожданный маестат, герцог Антон-Ульрих, обжившийся в России, стал заботиться заведением подобия собственного маленького двора, и призвал к себе на службу молодых немецких дворян. Но на рискованную поездку в далекую Россию, страну скорее сказочную, чем имевшую место на географических картах, решились только два брауншвейгских дворянина — фон Мюнхгаузен и фон Хоим.
Мюнхгаузен согласился потому, что любил все рискованное и неожиданное. И Россию, как и любую сказку, уже обожал заочно. Фантазия у юного барона была бурная и безудержна — как Балтийское море в шторм. Например, он представлял себе, как приезжает в северную страну — такую холодную и заснеженную, что коня здесь можно привязать к верхушке занесенной снегом колокольни. И что стоят в этой стране ледяные дворцы, похожие на хрустальные, и никогда не тают, потому что в России всегда идет снег — даже летом. Жители же повсеместно охотятся на белых медведей, а звери эти запросто расхаживают по улицам. В ледяных дворцах танцуют дамы в меховых накидках, наброшенных на ослепительные, словно вылепленные из снега плечи…
В одну из этих дам, самую хорошенькую и обольстительную, он, Мюнхгаузен, непременно влюбится. Главное — не влюбиться в невесту своего патрона, герцога Антона-Ульриха. В Ганновере, в трактире «Король Пруссии», где барон любил послушать байки и сам прихвастнуть, поговаривали, что принцесса Анна — молоденькая и хорошенькая, только очень несчастлива. Тетка-императрица держит ее взаперти и выпускает только на балы и приемы. Как тут не загрустить!
26
Официальные биографы утверждают, что барон Мюнхгаузен прибыл в Россию годом позже, а шпагу впервые обнажил при осаде второстепенной турецкой крепости Бендеры, а не под Очаковом в 1737 году. Однако по праву, которое дает нам жанр романа, мы воспользовались датировкой и фактами биографии, которые этот «правдивейший мемуарист» давал в своих ранних произведениях.