Между тем императрица поднесла к губам жбан с квасом, сделала глоток — и неожиданно выплеснула содержимое кувшина прямо в лицо несчастному князю.
— Ты что, квасник, страх потерял? — то ли сурово, то ли с издевкой спросила она. — Квас-то перебродил! Что подаешь своей государыне, петух ты итальянский? Небось женку свою блудную все вспоминаешь, а за квасом доглядеть недосуг? Забудь! Брак ваш преступный я велела расторгнуть. Холост ты, князюшка! Скоро, стало быть, снова женю! Да вон хоть на Бужениновой! Она с другими шутами якшаться не хочет, кусается… А с тобой ей будет в самый раз. Все-таки князь, из Гедиминовичей… Эй, калмычка, поди сюда!
Из ряда шутих выскочила маленькая, коренастая женщина в экзотическом и неимоверно грязном наряде. Ее черные волосы были заплетены в мелкие косички, украшенные монетками. Непривычные для здешних краев черты лица — кирпичного цвета кожа, выступающие скулы, раскосые глаза выдавали восточное происхождение. Впрочем, она была еще молода и ее можно было бы даже назвать хорошенькой, если бы не ее совершенная неопрятность: казалось, она была с ног до головы облита каким-то вонючим жиром.
— Хочу замуж, государыня-матушка! — заголосила шутиха, исполняя перед царицей какой-то дикий танец и приударяя в бубен. — Хочу жениться, хочу любиться, хочу в котле свариться! Ой жени князя Михайла, матушка! Я ему верной женой буду!
Она вдруг бросилась на живот, змеей заскользила по полу, подползла к несчастному князю, схватила его руку и прижалась к ней губами — кажется, с неподдельной страстью.
Князь равнодушно отстранился и не проронил ни слова. Мюнхгаузену вдруг показалось, что не так уж он унижен и сломлен: над ним глумятся и поносят его честь, а он отвечает своим гонителям холодным равнодушным презрением. Сильный человек, восхитился барон. Как видно, в мире есть разные виды мужества. Свою честь не всегда отстоишь со шпагой в руке, но сохранить ее можно всегда!
— Ох, не любит меня, князюшка, ох, не любит касатик, — с наигранной или искренней печалью завыла калмычка, возвращаясь на свое место за троном императрицы.
— Небось, дурища, полюбит! Я прикажу, он и козу полюбит! — заверила ее Анна. — Ты ж у нас невеста хоть куда, хоть и моешься редко, да и то — жиром! Ничего, князь не побрезгует, калмычка, ему не впервой на иноземках жениться. Добра же я — соединяю мужа с женою!
— Разрешите и мне с женой свидеться, милостивая государыня! — подал слабый голос другой шут, тоже немолодой и судя по всему очень нездоровый, скакавший на метле. Он еле дышал и обливался потом — вот-вот свалится без сил. Но императрица этого словно не замечала.
— Еще один достойный сожаления аристократ, униженный до шутовского состояния, князь Никита Волконский, — тихонько пояснил Антон-Ульрих.
— Что вы говорите?! У императрицы что, все шуты благородной крови? — изумился Мюнхгаузен, в возмущении забыв даже о почтении к своему патрону. Но тот понял его порыв и ответил назидательно:
— Нет, большинство шутов низкого происхождения, подобно этой дикарке. Но большинство особ благородного происхождения для императрицы — шуты, даже мы с вами, и с этим надлежит мириться, чтобы достичь в России положения.
— Ну уж нет!!!
— Тс-с-с!…
Между тем злополучный Волконский слез со своей метлы и со слезами на коленях пополз к императрице.
— Матушка, государыня, благодетельница, Христа ради и его страданий, яви божескую милость, — молил он жалким голосом, который, наверное, мог бы разжалобить даже судьбу. — С супругой моей любезной… княгинюшкой Аграфеной Петровной, душою моей… Увидеться! Только раз! Только разик единственный!!! Не откажи!..
Императрица, кажется, тоже была несколько смущена подобной картиной безутешного горя. Ее жирное лицо дрогнуло, и она ответила жестко, но без глумления:
— В монастыре твоя Аграфена, в Тихвинском. Там и пребудет. Воля моя в том. А ты скачи, не отлынивай, коли добра ей хочешь!
— Слушаюсь, государыня… — уныло ответил Волконский, возвращаясь к своей метле.
В зале повисло тягостное молчание, словно этот порыв несчастного шута на мгновение пробудил в каждом человечность. Даже пестрое сообщество «дураков и дурок» прекратило свои выходки и, кажется, предавалось невеселым раздумьям о своем положении.
Императрица властно тряхнула тяжелой головой.