Один ветхий старик, державшийся удивительно прямо, протянул русским беспалые ладони и сказал, мешая русские и еще какие-то понятные славянские слова:
— Гледай, руснак! Посекли турци мне персты, да не можем оружие да держим! Четыре-десет години был турски роб. Доживел счастие да видим русска войска! Не давай ми хляб, братко. Дай своя сабля да целувам! И аз был войник…
Он прижался губами к русскому оружию. Солдаты налили старику водки:
— Пей, отец. Натерпелся ты, да не сломался! Из какой земли сам будешь, да какому знамени служил?
— Аз ваш брат. Былгарин. Служил аз в цесарска войска… На здраве, Бог с вас!
Рядом горько плакала и причитала, как умеют только русские бабы, еще молодая женщина, кутаясь в изодранную пеструю шаль:
— Братики мои, родименькие, пришли!! Уж как я молилась-то, ждала… Сколько годков! Девчонкой поганцы угнали, да продали сюда… Уж я терпела-терпела, да не вытерпела, веру басурманскую приняла, басурману детишек рожала, а не мила стала — погнал меня, как псицу!.. Куда ж мне теперь с грехом-то таким, а, солдатики? У-у-у-у!…
Солдаты укрыли ее худые дрожащие плечи прожженной епанчей:
— Не вой, сестричка! Возьмем Очаков-город, поганцу этому — кишки наружу, а детишек твоих сыщем! Окрестит батюшка, на Русь их заберешь. А грех, он не дым, глаза не ест… Дыму-то мы наглотались!
Генерал-фельдмаршал Миних мрачно смотрел с высоты боевого коня.
— Среди сих мизераблей очевидно есть шпионы сераскира, — сказал он своему старшему адъютанту фон Манштейну. — Однако отогнать потерявших все людей будет жестоко. Пусть кормятся, сухарей хватит… Разослать ординарцев немедля — полкам стоять до света батальным фронтом, турки в ночи воевать любят.
Армия простояла еще одну бессонную ночь в рядах. Пехотные полки собирали и ставили перед собою рогатки[40], весь поход бывшие их проклятием и натершие плечи до крови, чтобы нынче послужить защитой от конницы. Драгуны и артиллерия составляли жидкий вагенбург из немногих уцелевших повозок. Ночного нападения ждали напрасно.
Из утреннего тумана выступили серо-бурые, неряшливые, с приземистыми пузатыми башнями стены Очакова, на вид совсем не страшные и отнюдь не казавшиеся неприступными. С одной стороны раскинулся лиман, широкий, почти как море, вода в котором была солоновата на вкус, но пригодна для питья — усталые солдаты тотчас бросились купаться, стираться и окатывать из кожаных ведер заморенных коней. С другой стороны искрилось под синим небом безбрежной гладью синее Черное море. На нем чайками маячили косые паруса многочисленных галер.
— Ага, вот и наша Брянская флотилия! — повеселел Миних. — Она захлопнет Очаков с моря…
— Или прихлопнет с моря нас, — мрачно заметил генерал Румянцев. — Это стоит турецкий флот, коим доставят в крепость весь потребный припас и сикурс[41]. Наши посудины еще где-то плетутся по Днепру…
Миних отчаянно выругался по-русски.
В ответ ему за стенами Очакова утробно взвыли турецкие трубы, глухо заколотили тулумбасы[42], окованные ржавым железом ворота всех башен разом растворились, и из них потоком полилось пестрое, сверкающее отточенным железом и истошно вопящее турецкое воинство. Со стен в поддержку вылазке гулко ударили сто пушек. Сераскир Яж-паша был намерен защищаться не только упорно, но и дерзко.
В русском лагере заполошно трещали барабаны и верещали рожки. Кто спал, тот вскакивал, ища рукой фузею. Кто стирал портки — натягивал их мокрыми и бежал в ряды. Казаки и драгуны ловили коней. Артиллеристы впрягались в пушки, выкатывая их на прямую наводку. Офицеры с яростной бранью древками эспонтонов[43] сколачивали сонных усталых людей в батальный фронт.
Успели! Армия Миниха встретила турок жарким батальным огнем. Запорожцы и гусары под командой генерал-поручика Левендаля обскакали неприятеля с левого фланга и ударили в сабли. Провоевав два часа и потеряв до двух сотен людей, русские отбились. Турки, унося раненых, убрались под защиту стен, устлав пространство перед ними мертвыми телами. Пытавшуюся подойти с моря турецкую флотилию отогнали полевой артиллерией.
Солдаты как ни в чем не бывало вернулись к своим мирным хлопотам. Но было предельно ясно, что на стены сейчас никто не полезет — не помогут ни приказ, ни пламенные речи, ни эспадроны, ни профосы с розгами. Дав армии отдых до ночи, генерал-фельдмаршал Миних велел под покровом темноты копать редуты, дабы под их прикрытием приблизиться к стенам очаковским сколько возможно. Солдаты с прибаутками разбирали лопаты, кирки, мотыги — вчерашние крестьянские парни были привычны к такой работе, они стосковались по духу свежевзрытой землицы, по мирному напряжению мышц. К утру вдоль линии российских войск выросли неряшливые груды желтовато-серой земли. Бурхард Кристоф Миних, с младых ногтей постигший военно-инженерную науку, посмотрел на это с нескрываемой болью во взгляде и простонал:
43
Эспонтон — род широкого копья, богато украшенного, в Российской армии с 1731 г. был оружием офицеров.