— Почему же горькую? — возразил сержант. — Лучше по обычаю просто «Горько» выпить! Эвон, сударь, какова бойка да смела супруга ваша. Грех будет, если за нее здравницу не поднять!
— И то верно, господин! — поддержали солдаты, угадывая в несчастном униженном человеке высокий род и прежнюю службу. — Совет да любовь! Бог помощь! Целуй сударушку в сахарные уста! Горько!
— Целуй меня, князь, честной народ просит! — отважная калмычка, не стесняясь солдат, обвила шею Голицына своими руками. — Целуй, растопи лед огнем! Целуй, чтобы все забыть…
На ней не было более ни капли зловонного жира — Голицын догадался, что маленькая женщина накануне тщательно смыла с себя мерзость… Для того ли, чтобы предстать перед ним желанной? Или на случай смерти, чтобы не выглядеть постыдно? Все равно! Князь внезапно почувствовал жар в крови, который мнил угасшим навсегда, и прижался к ее устам жадными губами. Она пахла морозом и свежестью, и от черных жестких волос едва заметно доносился аромат степных трав…
— Горько!!! — ликующе заорали солдаты. Во дворце слишком заняты пьянством, распутством и злобой, чтобы слушать, что горланит у костра грубая солдатня. А услышат, решат: дурачатся гренадеры. Свадьба все же…
— А солдаты про доброту твою да ласку молчать будут? — спросил князь у Коновницына позднее, когда они отошли побеседовать, как полковые товарищи.
— Они-то? — переспросил Коновницын, указывая на своих подчиненных, которые со смехом обступили маленькую шутиху, рассказывавшую им нечто забавное (подсознательно простые люди искали своего общества, дворяне — своего). — Долгонько вы, господин Голицын, в полку не служили, коли закон наш запамятовали. Преображенцы за своих — в огонь и воду, нет между нами места предательству. Вместе и на дыбу пойдем, если что!
— Сие похвально, особенно в наши подлые дни. Однако на дыбу не придется, — сказал Голицын. — Моя… молодая супруга измыслила хитроумную диспозицию, которая сделал бы честь Чингиз-хану. Мы несколько погреемся возле вашего артельного огня, а после в Ледяной дом уйдем… Полушубок только дайте, он послужит нам брачным ложем… Далее нас будет греть не ваш бивуачный костер, а пламень некого крылатого греческого бога с голым задом, ни к царскому двору будь помянут.
— Дадим и оба полушубка, — засмеялся сержант, — а кто из моих разбойников будет в окна подглядывать — сразу получит от меня в морду, клянусь честью.
Так и прошла первая брачная ночь шутихи и разжалованного в шуты князя — у гостеприимного солдатского костра, а после — на пахучей овчине поверх ледяного супружеского ложа страсти. Они остались живы, не замерзли, и императрица потом рассказывала всем, что это ее калмычка князя-квасника на своей широкой груди обогрела! Горячие они, степные дикарки, ой, горячие! Правду про них говорят: все они колдуньи, до единой!
Глава 2
Конец императрицы
Анна Иоанновна собиралась жить долго, очень долго, но не привел Господь! Поженила насильно племянницу с Брауншвейгским герцогом, щуплым и некрасивым Антоном-Ульрихом не со зла, а потому что не нашлось другого, столь же знатного, но повиднее, постатнее, такого, чтобы зашлось от его мужской силы девичье сердце. А так племянница на венчании лила у всех на глазах напрасные слезы и вспоминала, должно быть, о своем красавце Морице Линаре. Первой же брачной ночью Анна Леопольдовна и вовсе сбежала от мужа в Летний сад: всем двором ловили!
Уже после, настоянием, угрозой, царице удалось насильно затолкать молодоженов в спальню и, заперев дверь, приставить караул из фрейлин, дабы не выпускали обоих, пока брак не будет «консумирован». К Антону-Ульриху императрице удалось найти особый подход, попрекнув его боевой репутацией: де мол, как же ты, генерал, под Очаковом да Бендерами не робел, а ныне свой долг перед Россией исполнять страшишься, бабы убоялся? Тут Брауншвейг от расстройства немедля напился в хлам (все же он уже стал русским!) и очертя голову ринулся на штурм «прелестной фортеции». Хотя в огонь, рассказывали, он всегда шел трезвым… Словом, Аннушка Леопольдовна, удерживавшая ранее холодным презрением галантного кавалера, не смогла противостоять силой пьяному солдафону — и худом ли, добром ли, но все сложилось. Сложилось, и ребеночка она родила в срок, долгожданного империей сына, наследника престола.
Младенца окрестили Иваном, в честь отца императрицы, забытого царя Иоанна Алексеевича, бледного и болезненного соправителя юношеских лет Петра Великого, не раскинувшего еще в ту пору во всю мощь орлиных крыльев… Порфирородного младенца Иванушку императрица быстро отобрала у родителей, несмотря на причитания племянницы и хмурое несогласие отца, Антона-Ульриха. Унесла в свои покои собственноручно, думала сама растить. Но не тут-то было. Однажды хмурой осенней ночью 1740-го года случилось страшное и странное происшествие.