— Почему ты ушел из фирмы?
— Несущественно.
— Да, но почему?
— Я не хочу тебе говорить.
— Ладно, ладно.
В сырой комнатке пахло… чем-то… многим… потом, плесенью, затхлым запахом мочи… страхом… кошмарами. Это были запахи сломленных людей. Сергей вдыхал его и в женских комнатах, но в этих комнатах тоже пахло духами, и как бы дешево это ни было, как бы сладко ни было, это уменьшало одиночество. Но она также оставляла после себя невыносимую меланхолию.
— Я так и не поблагодарил тебя, — сказал мужчина.
— В этом не было необходимости.
— Очень немногие вещи действительно необходимы. Мне стыдно, что я не поблагодарил тебя. Не сказал тогда главного.
Никольский понял, но не ответил. Этот человек жил жизнью, в которой не было завтра. Насколько мог это делать человек, он жил настоящим, от мгновения к мгновению. Это была чистая жизнь, жизнь животного, которое ничего не знает о будущем. Это была ужасная жизнь.
— Я не знал, куда ты ушел, — сказал Сергей.
— Ты искали меня?
— До известной степени.
Он услышал, как человек задышал, и ему показалось, что он увидел, как его дыхание вырвалось длинным шлейфом цинизма в бледном свете, окружавшем его темный силуэт.
— В некотором роде, — ответил мужчина, снова услышав звук. — Очень похоже на Якута.
— Я думал, ты хочешь исчезнуть.
— Я так и сделал. — Он слегка кашлянул. — Ты поступил правильно.
Теперь, когда перед ним сидел действительно он, Сергею захотелось задать ему вопрос, который всегда интересовал его. Любопытство пересилило страх, который помешал бы спросить об этом любому другому.
— Как тебе удалось уйти от него?
Немедленного ответа не последовало. Может быть, ответа вообще не будет.
Но потом мужчина сказал:
— Это было легко. Как самоубийство. Нет ничего проще в мире, когда вы наконец решите это сделать.
Никольский ждал продолжения.
— Они меня окружили… я был в кольце. Я не видел выхода. Я оттолкнулся, набрал скорость и прыгнул в зеркало. Это произошло, как будто я разлетелся вдребезги. И я прыгнул в свое отражение и стал другим. Они преследовали меня несколько часов. К рассвету я ушел от них. И это было все, что было.
Сергей кивнул. Он понимал, что этот человек так говорит, что для него нет грани между нормальным и фантастическим.
— Там карусель, — сказал мужчина и повернулся лицом к окну. — И качели. И сорняки.
Занавески висели прямо у него за спиной-бледный силуэт на фоне бледного света.
— У меня есть для тебя имя, — сказал Никольский, — но я пока не хочу его тебе давать. — Он боялся, что человек начнет волноваться, что, узнав, кто это, он разволнуется до такой степени, что станет непредсказуемым. — Ты помнишь, что я часто веду себя по-другому.
— Мне говорили, неортодоксально.
— Нестандартно, — поправил его Никольский.
— Неортодоксально, да. Но для меня это больше не имеет значения. Я могу сам догадаться. Ничего страшного.
— Но ты понимаешь?
— Видишь ли, это не имеет никакого значения.
Так. Сергей видел границы трудностей. Но несмотря на психоз этого человека, его репутация была безупречна. Ему пришло в голову, что именно у него, Никольского, возникли проблемы с нестандартностью. Вот он, настаивает на логической системе от сумасшедшего. Что ж, это был урок, не так ли? Он не должен удивляться.
— Сегодня вечером? — спросил мужчина.
— Нет.
— Тогда я не хочу об этом говорить. Ты ходишь молиться?
— Да.
— Церкви? Мечети? Синагоги?
— Нет.
— Мой тотем был бы против.
— Почему?
— По тем же причинам.
— Теперь ты видишь все по-другому?
— Вещи? Да, я могу уходить туда и возвращаться оттуда, поэтому я смотрю на вещи по-другому. Но я не вижу себя по-другому. Так что я все равно пойду.
— Если все, что я слышал, правда, — сказал мужчина, — то я не понимаю, почему ты до сих пор не уходишь.
Никольский ничего не ответил.
Тишина.
— Но тогда, — сказал человек, — Какое это имеет значение, правда? Не думаю, что это имеет значение.
Они смотрели друг на друга через сумрак маленькой комнаты, силуэт против силуэта.
Никольский медленно встал, внезапно почувствовав, как ночь накрыла земной шар, как будто за то время, что он находился в этом убогой маленькой комнатке, все часовые пояса растворились во тьме, а утро стерлось из человеческого лексикона.
— Когда я вернусь, — сказал он, — я приду за тобой.
Глава 26
Когда Никольский наконец добрался до места назначения, Борис ждал его на веранде. Никольскому было жарко и он вспотел, его выпустили из фургона на Реактивной, а потом он пробирался через лес к задней части дома Смирина. Он был одет почти так же, как двадцать четыре часа назад в Челябинске, когда Борис покинул его, — выцветшие джинсы и мешковатая льняная рубашка шоколадного цвета.
Они пересекли двор, миновали фонтан и дворик и вошли в кабинет Бориса, где их ждала Раиса.
Их знакомство было неловким. Раиса держалась настороженно и сдержанно, даже не пытаясь скрыть неприязнь к представителю народа Крайнего Севера, а Сергей вспотел и явно торопился. Все же Раиса была достаточно вежлива, чтобы предложить гостю полный стакан воды, который он принял. Когда она вернулась, он поблагодарил ее, сделал большой глоток и сразу же пустился в объяснения.
— Первое, что мы должны сделать, — сказал он, стоя в конце стола, окна которого выходили в темный сад, — это выяснить, сколько людей на самом деле работает с Израильянцем над этой операцией. При организации этой встречи им придется задействовать своих людей по связи и безопасности. Будем смотреть и считать. Вот и все.
Он сделал еще глоток воды и глубоко вздохнул. Он посмотрел на часы и пошел дальше.
— Мы здесь в невыгодном положении, — сказал он. — Мы не можем упустить это из виду. И у нас есть только один шанс на успех.
— Объясните, в чем недостаток, — перебила Раиса.
Никольский посмотрел на нее. Борису показалось, что он видит, как тот подавляет раздражение. Потом кивнул.
— Это своего рода операция, которую Израильянц усовершенствовал за годы опыта, — сказал он. — его люди, вероятно, были здесь несколько недель, делая предварительную работу, именно поэтому ваш дом получил электронное наблюдение. Его оперативный помощник, вероятно, Карен Манасян, бывший офицер разведки Службы Национальной Безопасности Армении. В течение многих лет Манасян тайно информировал Израильянца о разведывательных делах. И у Манасяна есть обширные связи в Европе. У него, вероятно, четыре или пять команд на этой операции, все разделены, все прекрасно привыкли к стилю ведения операций Манасяном. Его люди отдохнули, хорошо отрепетировали и подключились.
Смирин немного загрустил.
— Вот как выглядит наша сторона: меня вызвали в последнюю минуту, а на месте нет никаких разведданных. Мне приходится создавать две команды, буквально за одну ночь, доставляя сюда людей из полудюжины разных городов, и я время работает против меня. Мои люди превосходны, но их довольно мало. Они растянуты настолько, насколько это возможно. Они должны были потерять сон, чтобы добраться сюда, и они не смогут замедлиться или остановиться, пока это не закончится. Они работают под сильным давлением, с которым люди Израильянца не должны бороться, потому что Рубен-тот, кто создает давление. Он продиктовал правила-как мы уже обсуждали, — снова обратился он к Борису, — и он установил график. Если вы, а следовательно, и мы, нарушите его график, будут последствия. Мы уже видели трагический пример этого.
Все это было изложено в гладком, отрывистом монологе, и, хотя Смирин был вежлив, он видел неудовольствие Никольского, когда его попросили произнести это вслух.
Борис взглянул на Раису, которая сидела в середине стола. Перед ней на журнальном столике стоял стакан водки. Она была напряжена и сосредоточена на Никольском, как будто читала его мысли, и если она хоть немного ослабит хватку, то потеряет связь.