«От них» это значит от родителей.
— И как бы мы жили? — мне не нравится этот разговор. Хотя бы тем, что от него оголяются старые, затянувшиеся, как я думала, раны.
— Хорошо бы жили, — он поднимает на меня глаза, и мне становится неуютно под его волчьим взглядом. — Ты бы доучивалась, я бы работал.
— Кем, Ник? Тебе тоже надо было доучиться.
— Как-то бы сложилось. Зато б всего этого пиздеца не было, — он неопределенно взмахивает рукой, как бы очерчивая размеры всего того, что на нас свалилось.
— Не думаю, что это хорошая идея, Ник, тогда мы были детьми. Нам было по семнадцать лет, — пробую перевести тему, но безрезультатно.
— С шестнадцати лет можно, если через суд получить право на брак. В исключительных случаях, — он говорит слишком уверенно, как будто изучал законодательство.
— И в каких же?
— Фактическое создание семьи, например.
— Наши родители бы ни за что не согласились.
— Их согласие не требовалось бы.
— Откуда ты все это знаешь?
— Интересовался. Ничего бы они не сделали, мы бы без них обошлись.
Он замолкает, залпом выпивает вино, отставляет бокал. Вот теперь он снова взвинчен, а был таким расслабленным, таким похожим на того, прошлого Никиту...
Протягиваю руку, кладу на его ладонь.
— Мне тоже очень жаль, Ник, — он вскидывает голову, расширяет глаза и непроизвольно дергает рукой, но я усиливаю давление и продолжаю говорить, — жаль нас с тобой, какими мы были. Я тоже много думала, как могло бы быть по-другому. Если бы я не молчала, если бы рассказала тебе сразу о нас правду. Но нельзя все время жить прошлым. Это неправильно. Мы теперь другие, нам больше не семнадцать, а если все время оглядываться назад, не будет ни настоящего, ни будущего.
Он переворачивает руку ладонью вверх, ловит мои пальцы и зажимает в руке. Пристально всматривается в лицо.
— Ты все правильно говоришь, Маша, — говорит медленно, — но когда ни в настоящем, ни в будущем ничего нет, остается только смотреть в прошлое.
Мне не нравится то, что он говорит. Это звучит слишком безысходно. Как тупик. И кривая полуулыбка, которую хочется вытереть с его губ.
— Нет, Никита, — накрываю его руку сверху ладонью, — так не бывает. У всех есть будущее. Значит, ты сам повернулся к нему спиной, потому что стоишь лицом к прошлому.
Мы долго смотрим друг другу в глаза, наш зрительный контакт разрывает официант, который приносит Никите телятину с пармезаном, а мне крабовые пирожные. Ник проводит рукой по лбу, будто смахивает навязчивые мысли, улыбается и становится таким, как был сегодня целый день, пока мы гуляли. До боли похожим на себя самого.
— Хватит загоняться, Маша, ты права. Поезд ушел, нехуй бегать по перрону, — и поднимает бокал.
Я берусь за ножку своего бокала, но внутри ворочается что-то непонятное, необъяснимое. Тревожное.
И пусть вокруг все та же приятная атмосфера уютного полумрака, горло на миг перекрывает ком. Усилием воли прогоняю невесть откуда взявшееся наваждение, сглатываю комок и поднимаю бокал.
— Горько? — ухмыляется Ник, принимая привычный безмятежный вид, и меня отпускает.
Все хорошо. Это просто Игра, и она продолжается.
Глава 36
Маша
Прошлое мы сегодня больше не вспоминаем. Слишком чудесный вечер, чтобы портить себе настроение. После ресторана идем смотреть танцующие фонтаны Белладжио, гуляем по Стрипу, и все это время Никита не выпускает мою руку.
Возвращаемся в отель, но идем не в номер, Ник тянет меня на другой лифт.
— Поехали на крышу, Маш, там открытая терраса, бар и сад.
— Поехали, — соглашаюсь, мне тоже хочется продлить очарование этого вечера.
Но ни за что не признаюсь, что еще больше мне хочется остаться с ним наедине. Весь вечер ловлю на себе его взгляды, от которых внизу сладко тянет и пульсирует. И справляться с этим становится все сложнее.
Незаметно плотно сжимаю ноги, так получается немного притупить его, заглушить. Но стоит почувствовать на своей талии широкую крепкую ладонь, все начинается заново.
Вид сверху ошеломляет. Мы некоторое время любуемся ночным Лас Вегасом, обходим всю зону по периметру, берем в баре напитки. Я безалкогольный коктейль, Никита на удивление тоже.
— Потанцуем? — наклоняется он к моему уху, когда я с увлечением снимаю на камеру ночные виды.
— Где? — оглядываюсь на сидящих за столиками и прогуливающихся гостей отеля. — Никто же не танцует.
— Значит, будет больше места, — хищно скалится Никита и кивает бармену.
Вынимает из моих рук бокал, ставит вместе со своим на барную стойку. Берет за талию и тянет в центр свободной площадки.
Он становится в исходную позицию, и догадка настигает позже, чем начинает играть музыка. По коже бегут мурашки, в груди образуется пропасть, куда я проваливаюсь и лечу вниз головой.
Это та музыка, под которую мы с Никитой танцевали на Осеннем балу. Музыка нашего с ним прощания. Мой персональный реквием.
После бала Ник вычеркнул меня из своей жизни, я стала для него врагом. Мне пришлось делать все, чтобы его забыть. Резать по живому, вырывать из сердца, а потом бесконечно долго зализывать раны. Ждать, пока заживет. А оно все не заживало...
И не зажило. Просто сверху покрылось коркой, которую вот прямо сейчас срывает каждым аккордом.
Невольно съеживаюсь, но рука Никиты уверенно обнимает талию, а вторую он раскрывает передо мной. Смотрит прямо в глаза.
— Давай руку, Маша, какая же это свадьба без танца молодоженов?
Смотрю в потемневшие глаза, на сжатые губы. Точно, танец молодоженов.
И вкладываю ладонь в протянутую руку.
Мы кружимся в танце, не сводя друг с друга яростные взгляды. Глаза в глаза. Дыхание к дыханию. Сердца стучат совсем близко в одном ритме, подстроившись под ритм мелодии.
Когда музыка замолкает, со всех сторон несутся аплодисменты. Никита подхватывает меня на руки и несет к выходу.
Он хочет того же, чего и я. Я чувствую, как от него агрессивными волнами исходит желание. И как он так долго сумел продержаться?
Как только исчезаем из поля зрения зрителей, Ник впивается мне в губы одуряющим поцелуем. В полном смысле слова. Дурманящим, выбивающим дыхание, отбивающим способность думать.
Я отвечаю. Потому что сама хочу, я сама этого ждала. Я дико, очень сильно, просто ужасно соскучилась по его твердым сухим губам. Настойчивым и завлекающим.
Никита наощупь подносит карту к считывателю, дверь открывается. Он вносит меня в спальню, опускает на пол. Смотрю вокруг и теряю дар речи.
Номер украшен гирляндами из живых цветов, по периметру расставлены толстые свечи. На кровати тоже цветы.
— Как красиво! — вырывается у меня.
— Ничего нет красивее тебя, Маша, — хрипло говорит Никита, губами касаясь шеи. — Ничего и никого.
Меня пронзает как от удара током. Оборачиваюсь к Топольскому и сама его целую, обхватив руками лицо. Запускаю руку в волосы, перемещаюсь на шею. Соскальзываю наперед, глажу твердую грудь, подбираюсь к пуговицам. И не замечаю, как собачка на молнии моего платья медленно ползет вниз.
— Все, еще один триггер закрыт, — шепчет Ник, когда платье скользит по ногам и белым ворохом оседает у ног. — Я хотел снять его с тебя еще в той примерочной.
Переступаю через платье, отодвигаю ногой. Сейчас меня больше интересует рубашка Топольского.
В четыре руки мы расстегиваем только две пуговицы. Дальше Никита стягивает рубашку через голову и впивается мне в рот.
Кладу руки на вздымающуюся грудную клетку, и когда ладони касаются горячего, одуряюще пахнущего тела, не могу сдержать глухой стон. В промежности становится так же горячо, и я еле сдерживаюсь, чтобы не взять руку Никиты и не направить себе между ног.