Вытягиваюсь на кровати, запрокидываю руки за голову и закрываю глаза. Завтра наш день. Репетиции никто не отменял, Коваль сразу дал понять, что никого менять не собирается.
Маша тоже ждет, я по глазам вижу, когда вхожу в спортзал. Мы целый день переглядывались, так что сейчас никакой выдержки не хватает.
Рюкзак летит к стенке, в два шага оказываюсь рядом и сдавливаю ее так, что косточки хрустят под руками.
— Ник, — она шепчет и прижимается ко мне, а у меня в голове шуметь начинает.
Никому не отдам ее. Моя.
Коваль уже сейчас все легкие прокашляет, так старается. Мышка отстраняется с таким же сожалением, как и я.
— Становитесь в позицию, — командует Коваль.
Маша послушно поднимает руки, выравнивает спину, и мы идем по кругу, ни на секунду не прерывая зрительный контакт. А я представляю себе, будто это не танец.
Глаза в глаза. Лицом к лицу. Дыхание сбившееся и рваное. Движения ритмичные, нервы как зачищенные провода.
Сейчас она только со мной, я крепко держу ее в руках. Я веду, она поддается, я ускоряюсь, она подчиняется. Кайф нереальный.
Поворачиваю голову — в дверях стоит Дарья. Смотрит на меня этим своим бесячим взглядом с поволокой, как будто ей жаль. Лицемерная стерва. Специально пришла, чтобы проследить.
— Завтра поедем, купим тебе платье, — тихо шепчу, когда на очередном повороте поворачиваюсь спиной.
— Зачем, Никита?
— На балу ты должна быть самая красивая! Ты и так самая красивая…
Музыка останавливается, Коваль хлопает ладонями.
— На сегодня все. Уже очень даже неплохо, ребята.
Отпускаю Машу, демонстративно беру ее за руку, переплетаю пальцы и целую, глядя на Дарью. Ничего больше не говорю, иду на выход, по пути подняв рюкзак. Прохожу мимо Дарьи, задевая плечом, но она не возмущается, молча отступает в сторону.
Не оборачиваюсь, иду, переходя на бег. В кофейне возле лицея меня ждет Голик с продолговатым конвертом в руке.
— Вот, держи, Ник, — протягивает он конверт и добавляет поспешно: — Я не видел, что там, если что. Не переживай.
— Я не девочка, чтобы переживать, — цежу в ответ, а на деле боюсь, что затрясутся руки.
Севка уходит, и я долго смотрю на конверт, даже откладываю на время, но потом не выдерживаю и неровно отрываю край.
Два листа. Образец один и образец два. Вчитываюсь в медицинские термины и запутанные формулировки, но Севкин брат объяснил мне, что там может быть написано, и что это означает. Я еще и в интернете начитался.
Сижу как прибитый, листы с результатами лежат передо мной на столе. По первому образцу совпадение девяносто девять и девять десятых процентов. Мой отец — это мой отец.
По второму образцу биологическое отцовство исключается, зато не исключается «близкое патрилинейное родство». Моя мать — не моя.
Долго сижу, тупо уставившись на заключения. Потом сгребаю их со стола, запихиваю в рюкзак и еду домой. Они должны мне рассказать. Я имею право знать, кто она, моя настоящая мама.
Глава 23
Никита
Отец меряет широкими шагами комнату от стенки к стенке, поглядывая то на часы, то на дверь.
— Ты можешь не тянуть кота за яйца, а прямо объяснить, что тебе от нас с матерью нужно? — он останавливается, сует руки в карманы и раздраженно на меня смотрит.
Я сижу в кресле, вцепившись в подлокотники, и упрямо отвечаю:
— Мне нужно с вами поговорить. С обоими. Подождем пока придет… мама, — на последнем слове осекаюсь и сиплю, потому что до сих пор не могу переварить эту инфу.
Моя мама не моя мама. Вот откуда эта ее вечная холодность и отстраненность. Даже когда я был маленьким, она жила своей жизнью, сколько себя помню, мной всегда занимался отец. И я еще думал, что я ему неродной?
— Сынок, — он садится передо мною на корточки, упираясь в колени, — у меня же нервы ни к черту. Пожалей своего престарелого отца.
Смотрю на его напряженное лицо, на родные глаза, в которых плещется настоящая тревога, и лихорадочно сглатываю подкативший к самому горлу ком. Что бы я делал, если бы он оказался не моим? Наверное, сразу бы умер.
Не хватало сейчас начать пускать сопли, в последний раз я плакал, наверное, в первом классе. Если не в саду. Отворачиваюсь и часто моргаю, чтобы он ничего не заметил.
— Скажи, я скоро стану дедом? — выдает отец, и я даже привстаю в кресле.
— Что?
Он облегченно выдыхает.
— Нет? Фух, слава Богу! Честно говоря, я был уверен, что да. А мне пока рановато, сильно молодой. Остальное мы переживем.
— Ты определись, пап, сильно молодой или престарелый, — фыркаю, и он смеется.