Все равно, как это будет выглядеть со стороны. И наплевать, что подумает Макс.
Никита не захотел со мной встретиться, не посчитал нужным увидеться и поговорить. И через полгода появляется, чтобы обвинить меня... в чем? В предательстве?
Но я и так в его глазах бессовестная лгунья. Для меня это мало что меняет.
И все равно больно.
В себя прихожу от того, что Макс испуганно трясет за плечи. Я сижу на полу в прихожей, привалившись спиной к стене.
— Маша, Машенька, что с тобой?
— Что ты сказал ему, Максим? — спрашиваю и не узнаю собственного голоса. Глухой, сиплый, утробный. — Ты сказал, что я теперь с тобой?
— Он сам так подумал, — хмуро отвечает Макс. Садится рядом и тоже приваливается спиной. — Я просто не стал отрицать.
— Зачем? — не то, что бы мне интересно. Само спрашивается, на автомате. Я прекрасно знаю, зачем.
— Потому что я хочу этого, Маша. Ты знаешь, как хочу.
— Я не люблю тебя, Макс, — говорю, закрывая глаза и пытаясь унять рой цветных точек, — только как друга.
— А его значит любишь? — сквозь зубы шипит Каменский. — Он тебе хоть раз позвонил за полгода? И вдруг вспомнил.
Вместо ответа пожимаю плечами. Ползу по стенке вверх.
— Я пойду, Макс.
Он ловит мою ладонь и дышит шумно.
— Извини, Маш. Меня просто накрыло, когда Топольский вломился, — встает с пола и тянет меня за руку. — Подожди, я умоюсь и тебя отвезу.
Самым правильным сейчас было бы уйти, но я не хочу ссориться с другом из-за Никиты. Макс прав, если бы Топольский хотел, он легко мог бы меня найти. Достаточно позвонить отцу и взять мой номер телефона.
Мы больше не говорим о Никите. Пьем чай, я надеваю еще влажное платье, и Макс везет меня к Ларисе в ее загородный дом. Та охает и причитает, дает мне ключи, и когда я вхожу в свою квартиру, за окнами уже начинает темнеть.
Может, было бы правильно пригласить Каменского в гости, он явно этого ждет, но общения с меня на сегодня достаточно. Хочу остаться одна.
Закрываю дверь, и внутри словно отключается источник питания. Сил хватает только чтобы принять душ, засыпаю на неразобранной кровати в мамином махровом халате.
Просыпаюсь поздно, еле заставляю себя одеться и выйти в магазин купить еды. Завтракаю, не чувствуя вкуса, хотя по времени у нормальных людей обед. И уже ближе к вечеру укрепляюсь в мысли, что я должна это сделать.
Я не могу уехать, оставив все вот так, не поговорив и не выяснив. Зачем-то Никита искал меня, если добрался даже до Макса? У отца спрашивать не захотел, решил найти через друзей.
Еще вчера меня останавливала глупая гордость. Сегодня не осталось ничего кроме осознания, что все это время мы с Никитой успешно соревнуемся в умении причинить друг другу как можно больше боли.
Забиваю в приложение адрес Топольских и вызываю такси. Чем бы ни закончился сегодняшний вечер, я буду знать, что сделала все что могла.
Прошу таксиста подождать на случай, если мы с Никитой уложимся в одну-две фразы. Подхожу к дому с колотящимся сердцем, звоню в домофон.
— Ты все-таки пришла, Маша? — говорит женский голос. — Что ж, входи.
Дверь открывается, и я вижу на пороге дома невысокую женщину. Догадываюсь, что это тетка Никиты и та самая тварь, которую мама считала подругой.
— Я пришла к Никите, — смотрю исподлобья, не трогаясь с места, — позовите его.
— Никиты нет, у него прощальная вечеринка. Мы завтра улетаем. Проходи, нечего торчать на пороге, — сухо говорит Ермолова. Мама говорила, что она вернула себе девичью фамилию. — И хватит уже ломаться, разве тебе не любопытно вживую посмотреть на злодейку?
Краска бросается в лицо, потому что она права. Это недостойное, болезненное любопытство, но мне действительно интересно на нее посмотреть. Вхожу в калитку и делаю еще несколько шагов. Ермолова сама спускается с крыльца мне навстречу.
Вглядывается в лицо и кивает.
— Вылитая Дашка, а глаза Шведова. Теперь ясно, почему он тебя узнал.
Меня начинает трясти.
— Как вы могли? — голос предательски срывается и дрожит. — Она ведь считала вас подругой, а вы...
— А я обеспечила твое появление на свет, деточка, — холодно обрывает меня гадина. — И отца тебе нормального подогнала. Если не будешь дурой, станешь богатой наследницей.
— Мне не нужны его деньги.
— Тогда, дура, если не нужны. Никита тебе, я так понимаю, тоже не больно нужен.
Звуки застревают в горле, я беспомощно открываю и закрываю рот, а Ермолова продолжает жестко хлестать словами:
— Ты меня обвиняешь, а я всего лишь боролась за свою любовь. Мне плевать было на остальных и на то, что обо мне скажут или подумают. Дашка с годами смотрю тоже этому научилась. Лихо так пошла по головам.