Задумываюсь над вопросом, а Конспиролог собирается уходить.
— Договаривайтесь спокойно. Мотылек, ты знаешь, где меня найти. Пойду, не стоит тратить отгул впустую. Прощайте.
Кивает всем по очереди и исчезает, а мне приходится звонить Флавию, чтобы ответить на вопросы Эмпата. Капитан Прим выдает цифры, как из заранее подготовленной таблицы. Иногда добавляет, что так думает или ему так кажется, но осведомленность капитана все равно впечатляет. Эмпат покидает нас совершенно счастливым и обещает вернуться завтра.
Привкус от встречи и, правда, странный, но под вечер уж не остается сил удивляться и расстраиваться. Долгий день, устала. Слишком резкий взяла разбег, нужно экономнее раскладывать силы по дистанции.
— Тебе не жарко в таком закрытом платье? — спрашивает Поэтесса и тянет за рукав. Ткань ползет вверх, открывая розовую полоску свежего шрама. — Это что?
— Филин от меня гнездо защищал, ничего серьезного.
Но мудреца не так просто успокоить. Поэтесса закатывает рукава моего платья выше локтей. Разрисована я, как холст художника-абстракциониста. Филин кромсал когтями, а я отбивалась. Не эстетично, согласна. Мудрец хмурится, ведет пальцем по одному особенно длинному шраму и уточняет:
— Генерал не виноват?
— Нет.
— Не обижает тебя?
— Бездна, нет!
— Ну-ну, не кипятись, — успокаивает Поэтесса, — вижу, что расцвела и похорошела. Хотя сейчас такая уставшая. Месяц ничего о тебе не слышала, соскучилась. А давай пойдем ко мне и поболтаем. Как когда-то в центре. Что скажешь?
В одной палате жили, у одного психиатра наблюдались, о чем только не говорили, лежа в темноте и разглядывая потолок. А потом меня переселили в отремонтированный карцер по распоряжению Наилия, и я осталась одна. Мудрецы теперь в разных секторах, а друзей у меня все меньше.
— Поедем, где ты живешь?
— Там же, — лучится радостью Поэтесса, — у капитана Публия Назо. Прямо под крышей главного медицинского центра. Через дорогу от штаба, пешком дойдем.
Мудрецов давно перестали прятать после истории с атакой на центр, но Поэтесса так и осталась у Публия. Я не удержалась, проверила привязки. Зеленую нашла, а розовую нет. Никакой любви, одна страсть и та спокойная, если не сказать холодная. Зато моя привязка к капитану крепнет изо дня в день, накачиваясь со стороны Публия. Видимся редко, разговариваем тоже, но даже мимолетных воспоминаний и жгучего желания достаточно. Не провоцировать бы мне медика лишний раз, не ходить к нему домой, но я уже согласилась.
— Подожди, — прошу я, — Наилия нужно предупредить. И Флавия.
Мудрец останавливается в дверях, а я вешаю гарнитуру на ухо. Номер генерала вшит в память гарнитуры, и вызвать его можно двойным нажатием на кнопку.
— Наилий, — зову по имени, забыв про обращение «Ваше Превосходство» при посторонних, — я хочу сходить в гости к Поэтессе. К закрытию штаба успею вернуться.
Жалею, что не ощущаю через телефон фантомных запахов и не могу прочитать генерала. В каком он настроении? Просто откажет или причину придумает?
— Ты закончила на сегодня?
И про дисциплину я тоже забываю. Рабочий день у всех одинаков, даже у любовниц генералов. Мне бы повиниться и отменить встречу, но Поэтесса нетерпеливо ждет и я уже настроилась на разговор. Стыдно. Сбегаю с работы в первый же день. Как после такого относиться ко мне серьезно? И оправдание искать не красиво, поэтому я признаюсь:
— Да, разошлись все с совещания.
— Хорошо, тогда я тебя от Публия заберу. Вы же к нему идете?
Теряюсь от покладистости Наилия. Бормочу в ответ «хорошо», и слышу от него «отбой». Осталось предупредить Флавия, и он ничего не имеет против.
Из штаба дохожу до медицинского центра в полусне, почти не слушая болтовню Поэтессы. Ощущение неправильности или надвигающейся беды не отпускает. Паранойя, как она есть.
Лифт поднимает нас под крышу. У Публия не свой этаж, как у Наилия, а небольшая квартира под шпилем здания. Фойе с панорамным круговым остеклением. Если подойти близко, то, кажется, что висишь в воздухе, а город лежит под ногами. Почти неразличимый в сумерках, словно кто-то пролил на Равэнну синюю краску, испачкав дома, улицы и автомобили. Только желтые вспышки фар и красные капли габаритных огней текут по асфальту.
— Красиво, правда? — шепчет Поэтесса. — Иногда полдня здесь стою. Если прищуриться, то можно поверить, что город живой сам по себе. И под его прозрачным панцирем видно, как кровь течет по венам. Он никогда не спит и питается цзы’дарийцами. Проглатывает их и переваривает, гоняя по артериям улиц. И вырваться невозможно.