— Вот тут мы и живем. Заходите.
Любое жилье имеет свой собственный запах, здесь пахло сеном, и я, заглянув из тесной передней в комнату, сразу понял почему: за зеркалом в черной раме, висевшим прямо напротив двери, торчал пучок то ли сухой травы, то ли засохших цветов («Для свежести», — на Максимкин вопрос коротко ответила Тоня). Комната была единственная, маленькая, с крохотной кухней за перегородкой. Круглый стол на толстых ножках, диван с огромными валиками, кровать с высокими никелированными спинками, просторный, как чулан, платяной шкаф — все мощное, массивное, под стать тете Капе; по комнате можно было передвигаться только протискиваясь. Письменного стола и книжных полок я не заметил: наверно, Тоня готовила уроки за обеденным столом, а книжки свои держала где-нибудь в «шифоньере». Впрочем, я смотрю на это жилье сегодняшними глазами, а тогда оно не показалось мне ни слишком бедным, ни чересчур тесным. Единственное, что, кроме пучка травы за зеркалом, привлекло мое внимание, — это множество фотографий на стене, объединенных в одну, такую же черную, как и у зеркала, рамку: так делают в деревнях.
— Садитесь, я сейчас, — сказала Тоня и показала на диван, спинка которого была накрыта кружевной салфеткой.
Макс стоял возле стола, расставив ноги и подбоченясь: отсутствие тети Капы придало ему храбрости.
— А где лопаты? — спросил он.
Макс, разумеется, был уверен, что квартира дворника должна быть заставлена метлами, лопатами и ломами.
— Мы их ставим в подсобку, — вновь покраснев, ответила Тоня.
— Ну, ладно, — сказал я нарочно грубо, — нечего время терять, давай твой бензин.
Тоня молча повернулась и ушла за перегородку. Максимка проворно сбросил сандалии, забрался с ногами на диван и принялся разглядывать стоящих на диванной полочке белых каменных слоников, а я решил не садиться, чтобы поскорее можно было уйти.
— А это что? — спросил Максимка, показывая на окно.
На подоконнике за тюлевой занавеской стояла трехлитровая стеклянная банка с японским грибом, который плавал на поверхности мутно-зеленой жидкости и был такой толстый, что начал уже слоиться. Пожалуй, это был последний японский гриб, который я видел в своей жизни. У нас за заставой имелось две таких банки, и я сам любил пить кисло-сладкую «грибную» водичку, но потом кто-то кому-то сказал, что кто-то где-то прочитал, что японский гриб вызывает рост раковых опухолей, и мама наши грибы выбросила.
— Это такой, наверно, аквариум, — сказал я, зная, что, если Максимке все объяснить, он тут же захочет попробовать.
Максим слез с дивана, подбежал к окну и стал озабоченно рассматривать банку.
— Но почему-то рыбок не видно, — разочарованно заметил он.
И тут мне в голову пришла одна мысль. А что, если Женька приехал в Москву всего на часок: набрать новых книг или там помыться в ванной — и обратно. Тогда ведь я его не застану.
— Тонь, а ты правда сможешь отчистить? — спросил я.
Тоня тут же вышла из-за перегородки с бутылью в руках.
— Конечно, смогу! — сказала она обрадованно. — Я уже делала.
— Ну, хорошо. Тогда сиди там, на кухне, и не выходи.
Она поспешно скрылась. Не разуваясь (для скорости), я снял штаны, отдал их Максу.
— Отнеси.
Макс выполнил указание с таким спокойствием, как будто это совершенно естественно, что человек, придя в чужой дом, тут же снимает штаны. Вернувшись, он снова подошел к подоконнику и погрузился в созерцание гриба.
— Странно, странно… — бормотал он про себя. — А может, это одна такая большая рыба?
А я уселся на диван и на всякий случай задрапировал голые колени скатертью.
— Смотри не прожги! — крикнул я Тоне.