Я кивнул, стараясь упростить ситуацию.
— Удостоверение есть?
— Нет.
— Тогда катись отсюда.
Я хотел было сказать ей: «Ну, и дуреха», но воздержался и, как оказалось, правильно сделал, потому что, когда я уже спускался, девушка крикнула мне вдогонку:
— Там, на пятом, телефон три раза звонил. И трубку брали.
«Так, еще один кончик», — подумал я, замедляя шаги.
— А о чем говорили, не слышно?
— Много хочешь, — ответила девушка.
И сердито захлопнула дверь.
12
Тоня и Максим шагали мне навстречу с таким решительным видом, как будто готовы были вступить за меня в смертный бой. Они меня не видели: Максимка, держа Тоню за руку и то и дело пускаясь вприпрыжку, что-то возбужденно ей говорил, а она смотрела прямо перед собою, но ничего не замечала и, наверно, не слышала. Губы ее были горестно сжаты, а глаза блестели, как заплаканные, круглое личико ее словно твердило: «Ну, и ладно, ну и пусть!» А солнечная сторона улицы вдруг ни с того ни с сего загустела прохожими, и все они шли в одну сторону: в кинотеатре «Ураган» кончился кино-сеанс. Прячась за людьми, я пропустил «своих» мимо, потом зашел им со спины и, подладившись под их шаги, утробным голосом произнес:
— Кузнецов погиб, его заменяю я.
Шутка вышла, как теперь бы сказали, «черная», но они ведь не знали, что я один на один сражаюсь с бандитской шайкой. Тем не менее Тоня остановилась так резко, что я налетел на нее и, по-видимому, больно наступил на пятку.
— Ох, Гриша… — проговорила она, обернувшись. — Мы так волновались, Гриша!
И, прикусив губу от боли, наклонилась и потерла рукою ногу. Но я все равно заметил, что на глазах у нее выступили слезы: ну, как же, изменник проклятый, оставил ей малыша и умчался к своей Маргарите.
— Ты куда пропал? — запрокинув голову, гневно спросил Максимка. — Ты долго меня будешь бросать? Тебе мама что говорила?
Ох, какие они оба были ревнивые! И, как всякий объект любви-ревности, я почувствовал одновременно удовлетворение и досаду. Первое — оттого, что имеются-таки на свете люди, которым жить без меня невмоготу, а второе — от сознания того, что не их я собственность, ишь как притязают, наперебой.
— Ладно, — снисходительно сказал я. — Разлетелись, разволновались, расчирикались! Пошли обратно, я вам кое-что расскажу.
Говоря по правде, я не собирался покамест ни с кем делиться своими открытиями, тем более с малышом и девчонкой. Мне нравилось играть в одиночку, фантазия моя работала быстрее и охотнее, чем рассудок, рисуя ослепительно яркие и быстрые, как вспышки, картины, за которыми даже слова не успевали поспеть (Коренастый и Кривоносый, заломив мне за спину руки, вталкивают меня головою вперед в какой-то черный фургон… Маргарита в красном платье открывает своим ключом дверь, входит в прихожую, рассеянно оглядывается — и вдруг, охнув, оборачивается; за ее спиной, усмехаясь, стоит Кривоносый… Вскарабкавшись по пожарной лестнице, я заглядываю в окно — сквозь стекло на меня смотрит лицо Коренастого с белым приплюснутым носом…). Но и строить умозаключения было тоже приятно, в таких делах помощники не нужны. Однако я сообразил, что Максим меня больше никуда не отпустит, гораздо удобнее ему кое-что рассказать, а заодно и Тоне, чтобы она не мучилась своими глупыми девчачьими подозрениями, и Максим тогда будет под присмотром, а уж уважение к своему расследованию я им сумею внушить. Что касается папиного приезда, то я старался о нем не думать: подсознательно я понимал, что при папе не смогу так самозабвенно играть. Максимка был еще способен играть при родителях (да и то иногда, косясь, недовольно говорил: «Не смотрите, я играю!»), для меня же это был давно пройденный этап.
— Что-то важное? — с жадным любопытством спросил Максимка, сразу же остыв от праведного гнева, а Тоня выпрямилась и посмотрела мне в лицо, недоверчиво улыбаясь.
— Пошли, пошли, здесь люди кругом, — поторопил я их, и мы зашагали против людского движения, в сторону «Урагана».
В «Урагане» действительно шел сентиментальный индийский фильм — я бы мог догадаться и раньше, видя такое количество идущих от кинотеатра опечаленных и разрумянившихся немолодых женщин (как правило, полных: худым женщинам индийские фильмы нравятся меньше, я это заметил, хоть и не могу объяснить). Мы уселись на скамеечке у боковой стены, там не было солнца, и с внутреннего двора даже тянуло прохладой. Как опытный режиссер, я развернул на фоне грубого кирпичного задника целый моноспектакль: вскакивал, вздымал к небу руки, прохаживался, не переставая говорить, вдоль простой деревянной скамьи, на которой чинно сидели оба моих слушателя (Максим, вцепившись обеими ручонками в скамью, даже рот раскрыл, и глаза его сияли восторгом, а с Тониного лица не сходила несколько раздражавшая меня недоверчиво-радостная улыбка, которая сейчас казалась мне глуповатой), приглушал голос и делал тревожные паузы, когда из-за угла кто-нибудь выходил. В целом я не так уж много преувеличил: лицо в окне Маргариты сделалось по моей версии бледным, как смерть, Коренастого я наградил множеством синих наколок, таинственная «Волга» сорвалась с места, как самолет, хотя я не видел, как она отъезжала… Ну, и так далее. Я умолчал только о пинке, который мне посулили: эта подробность казалась мне несущественной, а если быть откровенным — она задевала мое самолюбие.