— С прибытием! — сказал он мне, присев и упершись обеими руками в колени. — И долго ж мы вас ждали!
Я передернул плечами, спина моя ощущала мерзкую задубенелость мокрой грязной рубахи, и дурашливый тон рыжего парня показался мне оскорбительным.
— Давай! — Парень выставил ногу в грубом сапоге, уперся ею в выбоину на склоне и протянул мне руку. — Держи пять, будет десять!
— Не надо, — буркнул я и, чувствуя себя несчастным (дернула ж меня нелегкая надеть почти новую рубаху), на четвереньках полез самостоятельно вверх.
— Давай, говорю! — Возмутившись, рыжий парень потрясал своей короткопалой пятерней перед самым моим лицом. — Чего дурака валяешь?
Глина была как намыленная, руки и ноги мои скользили, и на секунду я склонился к тому, чтобы схватиться за эту надежную пятерню, но тут же почувствовал, что снова еду вниз, в желтую ряженку.
Парень пронаблюдал за моим спуском, потом неторопливо выдернул увязший сапог, выпрямился.
— От мы какие! — одобрительно сказал он. — Ну, езди дальше.
Он повернулся, сделал крупный шаг в сторону и исчез. А я, чертыхнувшись, снова полез наверх, глубоко захватывая пальцами глину, выбивая мысками ступеньки, — и опять съехал вниз, когда до края ямы с куском торчавшей из земли арматуры оставалось буквально рукою подать. Очутившись на дне, я с отчаянием огляделся: ни палки, ни досочки кругом, ничего, кроме месива, и в центре ямы высоко, как постамент памятника, вздымался бетонный цилиндр колодца канализации. А на самом верху его, на недосягаемой для меня высоте, косо лежала, словно сдвинутая набекрень блатная кепочка, тяжелая чугунная крышка люка. Что за глупость? Кривоносый, телеателье, Тоня в желто-голубом, Маргарита в полупрозрачной блузке, Максим в островерхом дождевике, папа и мама — все это осталось там, наверху, и мне представилось вдруг, как они идут чередою по гладко уложенному асфальту, не подозревая о том, как я здесь мучаюсь внизу. И что самое жуткое: минуту назад все было так хорошо, так солнечно, сухо и ясно!
Я с рычанием кинулся к склону и полез, видя перед собою лишь глину и кромку неба. Но теперь я был весь уже скользок, как обмылок, и, не поднявшись до половины, сполз в свое месиво. Я готов был разрыдаться, но тут в грязь рядом со мною тупо уткнулась доска с часто прибитыми к ней короткими поперечными планками. Я поднял голову — на краю ямы молча стоял рыжий в каске. И, не помня себя от злости, я снова бросился на штурм, игнорируя доску, а она была такая сухая и звонкая, по ней так легко было бы взойти наверх. Я карабкался, помогая себе локтями и чуть ли не подбородком, я не видел ничего вокруг себя, кроме желтой грязи, но я знал, что рыжий парень стоит наверху и сосредоточенно глядит на меня.
С третьей попытки мне удалось наконец протянуть руку и ухватиться за проклятую арматуру. Я поднял голову и увидел перед собою громадные сапоги рыжего парня.
— Отойди! — тяжело дыша, сказал я.
Рыжий отступил на шаг и, сунув руки в карманы, пронаблюдал, как я вылезаю.
— Ну? — спросил он, когда я вылез и сел на краю ямы.
— Ну, — устало и равнодушно ответил я.
— Так и жить будешь? — спросил он.
— Так и буду, — сказал я и, подобрав с земли щепочку, принялся соскребать с себя глину.
— От козел, — беззлобно проговорил парень.
Он вытащил из ямы спасательный трап, легко, как удочку, вскинул его себе на плечо и ушел.
А я присмотрел поблизости лужу почище, с трудом поднялся на ноги и, щедро черпая горстями воду, смыл с себя грязь, где только мог. День был погожий, но не жаркий, и в мокрой одежде я почувствовал, что дрожь моя усиливается. Если до злополучной ямы это был обычный, по выражению Тольки Нудного, «нервный колотун», то сейчас у меня поистине зуб на зуб не попадал, и выглядел я, наверно, не лучше ощипанного индюшонка. Но делать нечего, надо было продолжать путь.
Дрожа на свежем ветру, который в этих местах дул одновременно со всех пустырей, я прошел вдоль стены корпуса, на котором значилось «Телевизионное ателье», и остановился у подъезда. Входить не хотелось. «Давай, Маркиз, давай», — сказал я себе и по ступенькам, которые кто-то поленился «обжелезить», поднялся к двери.
Ателье помещалось в обыкновенной квартире, дверь была приоткрыта. На прилавке, обитом жестью, стояла всякая телевизионная рухлядь: выпотрошенный изнутри «КВН» («купил, включил, не работает»), «Авангард» с отломанной крышкой, два «Ленинграда» с задвинутыми шторками. За прилавком рассеянно перебирал бланки крупный плечистый парень в черной дешевой рубашке с простецки распахнутым воротом. Дверь безобразно взвизгнула, парень повернулся, оглядел меня с головы до ног. У него было самоуверенное и в то же время добродушное лицо «нужного человека», припухшие (видать, с похмелья) глаза смотрели весело и спокойно, чуть-чуть подернутые снизу, как у курицы, пленкой снисходительности. В глубине рабочего отсека, за боковой перегородкой, шла какая-то раздраженная возня: хлопали дверцы, шуршали бумаги, передвигались тяжелые предметы.