— А между прочим, скоро одиннадцать, — сказал я, делая вид, что мне все безразлично: сказки так сказки, гулять так гулять. — Сейчас Сидоров выйдет.
Сидоров для Максима — большой человек, Сидорову пять уже давно стукнуло. Кучерявый такой, голубоглазый, на девчонку похожий, с конопушками на носу и очень шкодливый, Максимкин «заклятый друг».
Но на Максимку мой намек не произвел впечатления. Максимка присел на корточки возле этажерки и стал озабоченно искать «Казахские сказки». Ищи, мой друг, ищи, жизнь коротка.
— А между прочим, — сказал через некоторое время Максим, повторяя мою загадочную интонацию, — между прочим, я с Сидоровым вчера подрался, а ты и не заметил. Он мне глаза засыпал, а я его за это песком накормил. И между прочим, бабушка Сидорова тоже дерется.
— Ну и скверно, — заметил я. — С кем же ты теперь играть будешь? Ведь Сидоров — твой друг?
— Друг, — ответил Максимка, вывалив на пол груду детских книжек.
— А разве можно друзей песком кормить?
— Можно. — Он поднял голову, посмотрел на меня подозрительно и спросил: — Ты зачем «Казахские сказки» спрятал?
Вот беда! Я выглянул в окно — и тут, на свое счастье, увидел, что в центре детской площадки стоит кудрявый Сидоров, похожий сверху на одуванчик, и, задрав голову, требовательно смотрит на наши окна. Завидев меня, он тоненько прокричал:
— А Максим когда выйдет?
— Не знаю! — крикнул я в ответ. — Я спрошу!
— Скажи ему, Сидорову, — буркнул Максимка, сидя на полу и продолжая копаться в своих книжках, — скажи ему, что я уже одеваюсь.
4
Бабушка Сидорова была женщина опасная: очень старая, очень толстая, если убегать от нее — не догонит, а если не убегать — то надо иметь в виду, что она ходит с клюкой. Здоровенная такая клюка, с набалдашником, из орехового, что ли, дерева, сучковатая, но оглаженная. Без помощи этой клюки бабушка Сидорова не могла ни сесть, ни подняться — настолько была толста, а ходила держа клюку под мышкой, как служащие держат папки с бумагами. Огреть человека клюкой ей ничего не стоило, и она это делала неоднократно, защищая своего кудряша, — хорошо хоть не набалдашником, а другим, более легким концом. Поэтому, спустившись во двор, я не отпустил Максимку к Сидорову, а пошел с ним сам. Мне уже не впервой было разбираться со взрослыми, и все бабушки и няни притерпелись ко мне и принимали почти за равного.
Оба сорванца, Макс и Сидоров, подошли друг к другу поближе, оставив между собой около метра пространства, и остановились, подбоченясь и не здороваясь.
— Ну, чего? — спросил Максим.
— Ничего, — ответил Сидоров.
Бабушка Сидорова сидела тут же, рядом, на низенькой детской скамейке. Зловещую клюку свою она держала между колен. Лицо у нее было широкое, бледное, равнодушное, но с зоркими быстрыми глазками. Я с ней поздоровался, конечно, она не удостоила меня ответом.
— Иди сюда, Максим, — сказала она.
Максим сделал вид, что не расслышал.
— Кузнецов! — грозно окликнула его старуха.
Максимка медленно повернулся и, не глядя ни на меня, ни на старуху, приблизился. Назначение клюки ему хорошо было известно.
— Драться будешь? — спросила старуха.
— Я не знаю, — с достоинством ответил Максим. — Если он будет, то и я буду. — И, подумав, прибавил: — Конечно.
Бабушка Сидорова гневно насупилась, пожевала губами. Максим ждал. Я решил вмешаться.
— Дети сами разберутся, Лина Петровна.
Бабушка Сидорова повернулась ко мне.
— А я и тебя, — проговорила она без всякой видимой связи, — я и тебя, если надо, огрею.
Я покачал головой.
— Нет, Анна Петровна. Нельзя!
— Можно! — мрачно сказала старуха (в точности как малый ребенок) и даже притопнула ногой, обутой в мягкую домашнюю тапку с помпонами. — Вас можно! Вы обои Кузнецовы распущенные! Матерь с вами не справилась — так я живо расправлюсь!
М-да, положение… Я поглядел в сторону Тониного подъезда. Кроме меня с бабушкой Сидорова да наших подопечных. Тоня была единственным живым существом во дворе. Незначительных малышей куда-то увели. Тоня уже не играла в классики, она сидела на подоконнике домоуправления не двигаясь и смотрела на нас.