— Мать, вы здесь так не орите, а то нас сейчас всех из больницы выставят! Тут, знаешь, никого пока насильно не держат! Мне вон даже курить запретили: раз увидим, говорят, как смолишь, — автоматом на выписку, и будешь в подворотне долечиваться! — Петя поправил одежду и пошел навстречу Зое, которая все больше сморщивала маленькое личико и зажмуривала постоянно воспаленные глазки. — Ну что ты, ну брось, ну живой я, что мне сделается-то?! Крепкий я, мать, не волнуйся!
Обнявшись со своей ставшей за эти годы еще более крохотной матерью, Бросов, к своему стыду, вдруг не удержался и заплакал, заплакал, словно зеленый пацан, который еще не испытал и сотой части того, что пришлось за это время испытать Петьке по кличке Желтый. Задыхаясь в слезах, Бросов повернул свое отчаянное лицо в сторону Кольки и с облегчением различил, что тот, зажатый лиловыми руками Жанны, тоже ревет и впивается своими тощими, как куриные лапки, и побелевшими, как потолок, пальцами в сверкающий металлический поручень раздвижной больничной кровати.
— Сучки вы конопатые, что ж вы мне душу-то, как ястребы, растерзали?! Ну как же так-то, что мы все в этот кон такими горемычными получились? Что ж нас, так и будут до самого Страшного суда, как врагов народа, во все дыры харить?! — Ремнева стояла посреди палаты и растерянно переводила от одной подруги к другой выпуклые и обесцвеченные, напоминавшие теннисные шары глаза. — Что же мне со всеми вами теперь делать? Или самой пойти на солдатском ремне удавиться, чтобы никакого горя больше не видеть? Наложить на себя руки, как Артур — бомж запойный, и навеки в пекло завалиться, чтобы там за вас, Христа ради, пострадать?
— Обещай мне, маленький, никогда, больше никогда, ну обещай… Господи, прости, да что я тебе говорю, я же сама!.. Прости меня, мать свою, сволочь, прости, сынок… — прорезал общий гомон высокий голос Махлаткиной. — Пойду под трамвай брошусь! Не смогу я смерти своего сынули пережить!
— Петенька, хороший ты мой, ну как же они так с тобой, а? Куда же совесть-то у них запряталась? У самих, что ли, ни детей, ни родителей не водится? — плыл где-то по дну звукового пространства басовитый голос Бросовой. — Что ж я вас, растила, выхаживала, а кому-то вы заместо собак бойцовых пригодились?
— Что тут у вас за коллективный плач? С вашими мальчиками пока все в порядке, а вы их тут отпеваете. Давайте-ка, девушки, поспокойнее! — В голосе инспектора ОППН Морошкиной звучали строгие нотки, и этого оказалось достаточным для того, чтобы все три посетительницы умерили свои причитания, сменив их на суетливое бормотание, едва слышимое оживившимися пациентами. — Тоня, а ты чего здесь?
— Да я, Софья Тарасовна, так, товарок своих в беде поддержать: сами-то они видите как рассопливились. — Ремнева неуклюже попятилась к дверям, уступая дорогу майору милиции. — Горе-то, оно как атомная бомба, — то все чисто и спокойно, а вдруг — раз, и всех до костей опалило!
Правда, Софья Тарасовна, мы думали, их уже и живыми никогда не увидим! — жалобно пробасила Бросова, размазывая по грязному лицу маленькой грязной рукой обильные по токи слез. — У меня сейчас и на Наташку никаких сведений нет, а Никитка-то, а Парамон — их-то уж точно не вернешь!
— У меня-то один родной человечек-то и есть на свете — вы уж войдите в мое положение! — Махлаткина с ужасом смотрела на капельницы и трубки, опутавшие ее сына, и плакала, ее круглый подбородок дрожал. — Он мне и без того, сами знаете, сколько крови попортил, а теперь еще и это несчастье!
— Здравствуйте, ребята! — Морошкина вошла в палату. Следом за ней вошли Борис и Олег. — Мы к вам целой делегацией нагрянули! Жанна, Зоя, Тоня, я вас очень хорошо понимаю, потому что у меня три дня назад собственного сына чуть не зарезали, — он сейчас тоже на больничной койке лежит. Я вам только хочу сказать, чтобы вы своими переживаниями детей не травмировали, вот и все. Понятно? Возьмите себя в руки!
— Тетя Соня, да они все три — стебанутые, вы же сами знаете! Сколько лет можно водку жрать?! — Коля с усталой веселостью смотрел на притихших женщин. — Ладно, мать, это я так, любя говорю! Ты мне чего подогнала-то? Курево есть, а то я тут без марафета с ума сойду!
— Коля, тебе сейчас курить нельзя! Тебе вообще нельзя курить! — Следов подошел к постели Махлаткина и внимательно посмотрел на его бледное избитое лицо. — Тут для вас сок, фрукты, печенье и мед. Это то, что вам сейчас можно. А завтра мы вам чего-нибудь мясного принесем.