— А ты, мужик, чего рассопливился? — Очевидно, со слезами на глазах возник Поликарп. — Ты, видать, заказной, вот они тебя и запрессовали, чтобы в каком не предсказанном случае не выкарабкался да им потом горя не причинил.
— Как это понимать — заказной? — Кумиров вспомнил историю про двух лягушек, очутившихся в крынке со сметаной, и подумал, героями какой сказки могут стать они — двое мужчин, заживо брошенные в морг. — Это из какой оперы?
— А так и понимать, что ты кого-то слишком сердечно приветил: то ли денег дал в рост, то ли бабу увел, — да ты про то, наверное, сам лучше меня помнить должен. Ну вот, кто-то тебе за все твои старания приговор-то и вынес, таким макаром ты тут и оказался. — По звуку, Поликарпа одолевал еще и насморк. Он по-детски пошмыгал носом и продолжал: — А отсюда дороги назад уже не случается. Вот я и смеюсь, что к тебе определенную жалость питаю.
— Ладно, допустим, я готов согласиться, что меня действительно кто-то подставил. — Игорь предположил, в каком морге он мог очутится. Впрочем, что ему даст его знание? Узнать бы, кто его сюда привез, — вот это будет уже куда ценнее! — А ты, Карп, кто такой? За что пострадал?
— А я, мил человек, и от ментов побегал, и в тюряге помаялся, всяко бывало! А как из-под стражи вышел, в расклад попал и цельный год бомжом прожил, здоровьишко потерял, бывал бит и ментами, и гопотой, и «новые русские» в меня из арбалета пуляли. Ага! А тут меня какая-то дрянь скрутила, да так, что не убежать, не скрыться, а ментам как раз особо строгий указ поступил: в срочном порядке от бомжей город почистить — выборы на носу, а наш брат бомж городской пейзаж больно сильно омрачает. Вот меня сюда в злой лихоманке и законопатили. А здесь братва свой план по трупам выполняет. У них главный показатель — парабола смертности. То бишь чем кучнее наш брат покойник, тем лучше. А если кто к вечеру до кондиции не созрел, они сюда в принудительном порядке затаскивают и бросают: глядишь, к утру Богу душу и отдашь!
— Знаешь, Карп, я готов тебе поверить, хотя про такие вещи еще не слышал. Мне говорили, что вашего брата бомжа в лес вывозят, а такие методы, да… — Кумиров подумал, не сделать ли ему одну из своих последних ставок на это отработанное существо. — Слушай, Карп, а ты еще двигаться можешь? Так, чтобы на ноги подняться или хотя бы переползти?
— Кое-какие силенки покудова имеются. А тебе-то зачем? — без особой активности отозвался мытарь. — Тебя самого-то, кстати, как кличут?
— Патрис. — Игорь подкашлянул. — Патрис Лумумбович…
— А-а-а, это что за имя такое, ты чего — мулат какой или индостанец? Вроде как без акцента изъясняешься? — В голосе возможного спасителя кандидата в губернаторы мелькнул намек на любопытство.
— Да нет, Карп, у меня отец был в свое время пламенный интернационалист, вот и нарек меня в честь одного по-своему знаменитого человека. — Кумиров подумал, что для него сейчас главное нормально дышать, вопреки отвратительной вони, пропитавшей его органы обоняния и вкуса и, наверное, до конца его дней (желательно все-таки не столь скорого!) вмонтированной в его память. — Раньше так модно было называть. Еще, если помнишь, инициалы вождей по-всякому сокращали, а из них имена составляли?
— Ну да. У нас вот кладовщица была на заводе. Ну еще тогда, когда заводы работали, а работягам деньги платили, — при советской власти, так ее не то что тебя, ее Компартией звали. Во какое ей имечко предки задвинули, почище любой блатной кликухи! — Невидимый человек засмеялся.
— Слушай, Карп, так ты до меня доползти-то сможешь, а то мне одному из этого плена не освободиться? — как бы невзначай бросил в смердящую темноту Игорь Семенович. — Тут, может быть, и труда особого не надо, просто я в таком неудачном положении оказался.
— Да я-то, Патрик, более или менее сохранился: думаю, еще пожил бы, если бы эти коновалы меня здесь не заточили. Я вообще-то бухарь по жизни. Ну и спиртом-то всю лишнюю влагу из себя и выгнал. Человек-то, сам знаешь, на девяносто процентов из воды сделан. Ну вот я, как говорится, и стал наподобие мумии, а ей что сделается, они вон — что в пирамиде, что в музее по тыще лет пылятся! — Голос рассказчика обрел привычную для него сказительную приподнятость. — Я раньше как свой день начинал: иду в ларек, беру «льдинку»…
— А что это такое — «льдинка»? — решил приласкать бомжа своим участливым любопытством Кумиров.
— А это дрянь такая химическая, окна мыть. Но она на спирту, флакон засосешь, вроде как снова человек, — с готовностью сообщил Поликарп. — Сейчас я к тебе доберусь! Ты только говори или вой, то есть голосовую ориентировку мне давай, чтобы я тебя мог нащупать, а то тут, понимаешь, черно, как у негра в жопе!