Бесцеремонный морской ветер еще не потерял зимнего холода, но уже обрел весеннюю порывистость. Лиловое городское небо отбеливалось колким снегом: он бил идущих по их отрешенным открытым лицам, обретшим выражение некоторого героизма.
— Тонна, так то ж при советской власти, а мы ее, считай, сами и отменили, а теперь что, тоскуем, что ли? — Зоя отозвалась неожиданно громким низким голосом, очевидно пытаясь противопоставить его недружелюбной метели. — Жанка, вы там еще не кувырнулись?
— Да с Трошкой-то только и кувыркаться! — Махлаткина засмеялась и ухватилась за своего спутника второй рукой, невольно отмечая, что глухонемой настолько истощен, что ее пальцы, по кругу обхватившие его плечо, встретились друг с другом. — Мне, наверное, с пандусом и то веселее будет вожжаться!
— А ты не скажи, подруга! — Ремнева с увлечением подхватила частую тему их разговоров. — У стариков, я слыхивала, как случается: болтяра на конце костенеет, и тогда уже без разницы — налитой или квелый, — считай, как наперсток на пальце!
— Да у него-то и точно, все богатство с наперсток! — Жанна говорила обычно громко, но не очень разборчиво, и смысл ее слов доходил до слушателя постепенно. — Пипетка торчит, как у моего Кольки, пока в сад ходил.
Нетаков не включался в разговор, хотя его слух был не настолько понижен, чтобы не понять общую тему разговора и, конечно, уловить свое имя. Глухонемой по очереди прикрывал глаза, о которые разбивались острые снежинки, и внимательно, с детским интересом осматривал территорию завода, куда они беспрепятственно проникли по ядовитому невскому льду.
— Опять не права! Я о чем всегда говорю: есть внешние балдометры, а есть нутряные. — Антонина завелась всерьез. — Внешний, он что? Как банан жохлый висит! Мнешь его, давишь, а он все как и не рабочий! А нутряные чем знамениты? Торчит, будто желудь, а напряжешь его — выпрет, как в той забаве, «тещин язык» называется. Мы еще в детстве их надували. У мамки, бывало, клянчишь: купи да купи, — она раскошелится, а мы с ними и балуемся. Вы таких что, не помните?
— Помним, Тоня, и нутряные и внешние! — перебила Бросова. — По мне, так лишь бы бабки засылали, а там пусть хоть отбойником или ледорубом долбят: мы люди привычные! Я вот только таких, как ты говорила, чтобы они крючком загибались, ни разу не встречала!
— Это, Зойчик, тебе просто по жизни удача не улыбнулась! — Ремнева возбужденно дышала и почти перешла на крик. — Поверь мне на слово, ты б от такого головастика ни за какие коржи не отказалась! А для мужика это — нешуточная болезнь! Мне мой Корней, мудила, сказывал название, да оно в моей дурной башке где-то затерялось!
— А сам-то, Корней, этой штуковиной не страдает? — Жанна сморщила отекшее лицо и громко чихнула. — Кто-то меня вспоминает!
— Я думала, кто-то пернул! Это уже по-нашему заблудившийся ик называется! — Антонина часто мигала слезящимися от едкого дыма глазами, но, подобно остальным путешественникам, еще не разгадала причину этого неудобства. — Если б страдал, так я бы его, как зубочистку, при себе держала!
— А гарью-то как тянет, все заволокло! — пожаловалась Зоя. — Откудова это несет-то? Аж глаза щиплет!
— Точно, милка, как в преисподней, где пидоров гнойных жарят! — согласилась Ремнева. — Тут не то что буркалы, тут и пирожок закоптится!
— А-бака! А-бака! — закричал Нетаков и, вырвав руку, побежал, спотыкаясь, вперед. — Ку-на а-ить!
— Вот скот! — ласково воскликнула Зоя. — Видать, псину какую заприметил. Теперь не отстанет, пока ей лапы не перебьет!
— Вы только теперь-то собак не жрите, а? Слышь, мать? Вы что, совсем обалдели?! Я ж тебе о чем толкую: наших всех перебили-перекалечили, а вы сейчас за тварью помчитесь! — Наташа, замыкавшая неуклюжий строй, подалась вперед и закричала: — Трошка, назад, сволочь!
— Натусик, крошка, что ты Митрофана Нетаковича так пугаешь: он же человек пожилой, заслуженный, и так, видишь ты, ни бе ни ме ни кукареку не бычит, а от твоих призывов, того гляди, еще и ослепнет, — кто с ним тогда будет возиться? Кто его до пивного зала проводит? — Антонина говорила степенно и весомо. Она попыталась догнать Наташку Хьюстон, но ее повело в сторону, а за ней и ее легковесную спутницу. — Натусик, да подожди ты, не скачи, я тебя за руку возьму!
— Мне еще Пелагея, покойница, сказывала, что Нетакыч себе собачатиной туберкулез в зоне вылечил. — Махлаткина поморщила лицо и снова чихнула. — Подумайте, девки, такое средство, а никто не использует?!