Тоня, болт тебе бритый в тыкву! Мы тут сейчас завалимся, и ты меня своей жопой запрессуешь! — спохватилась Зоя, увлекаемая тяжеловесной подругой в помойные курганы, раскиданные по обозримой территории завода. — Доча, да не кашпырь ты! Для меня что другие — не мертвые, что мы — не живые! Девки, да я сейчас с любым жмуриком местами поменяюсь! Достало меня! Бля буду, достало!
— Да не будешь ты, Зося, не бзди по-малому! — Жанна ухватила подруг за руки и вторглась между идущими. — Давайте, девки, стабунимся, зато не ебнемся и шнобеля себе не отобьем!
— Вон, смотрите! — Наташа указала женщинам на руины ангара. — Здесь все и было! Видите, все лентами опутано, и менты где-то караулят, никого не подпускают. — И мать родную осадят?! — В голосе Махлаткиной закипело возмущение. — Я что, не имею права со своим единственным сыночком проститься? — Тетя Жанна, да они же все сгорели, а Петьку на реанимацию отвезли! Он-то про остальных и рассказал Рамизу. — Хьюстон остановилась около красно-белой ленты, пресекающей доступ к месту происшествия. — А на другой территории, говорят, даже стен не осталось, все покрутили! Группа замерла, вглядываясь в дымящееся пепелище, среди которого выделялся оплавленный остов тепловоза. Постепенно женщины различили на месте катастрофы людей в черно-желтых комбинезонах и других, в камуфляже с эмблемой «Эгида-плюс»: среди дыма иногда угадывались их головы, руки, спины. Оглядываясь по сторонам, пришедшие отмечали затаившиеся машины милиции и спасателей. Доносились чьи-то реплики, звон стекла и скрежет металла. На земле виднелись черные, наглухо закрытые полиэтиленовые мешки.
— Ну, бабы, мужайтесь! — из дыма раздался знакомый голос, и тотчас выявилось восточное, отмеченное неглубокими, но заметными шрамами лицо Рамиза Шалманбекова. — Пришла беда — отворяй ворота! Жили мы с вами спокойно, а как дальше пойдет, и не знаю.
— Мой-то шкет взаправду погиб, да? Погиб? Да?! — Жанна сорвалась на рыдания, согнулась и повалилась на землю. — Топка ты мой непутевый!
А мои-то где, там, что ли? Они ли?! Может, кто напутал?! — Зоя приблизила свое маленькое, не по годам сморщенное лицо к небритому, монументально расщепленному в своем окончании подбородку милиционера. — Их рожаешь-рожаешь, а они все мрут и мрут на твоих глазах!
— Да кто ж напутал?! Под утро в ФСБ какой-то доброхот видеокамеру подкинул, а на ней вся хроника событий оказалась заснята: и как пацаны насмерть дрались, твой, Жанна, Колька и твой, Зоя, Петька. — Рамиз отодвинулся от Зои и почему-то перевел взгляд на Ремневу. — Никитку бандюки насмерть замучили. А где Любка — не знаю, не могу сказать. И никто пока не знает. Да времени еще мало прошло! Парамон тоже опознан. Да вам на них лучше и не смотреть! Здесь органы по горячим следам работают: шутка ли, видеозапись получили! А про Кольку тебе кто-то конкретно сбрехнул: его за территорией обнаружили, на льду распластался без сознания, сейчас в одну палату с Петрухой определили. Пусть мирятся мальчишки. Что теперь делить-то?! Идите навещайте! Только проветритесь, а то вас таких, начитанных, туда вряд ли пустят.
— За кого ты нас, гражданин начальник, принимаешь? — Махлаткина надменно поджала крупные воспаленные губы и запрокинула голову. — Чем мы хуже других-то, а? Что у нас, и горя человеческого уже не может быть?
— Ладно тебе трендеть, лоханка! — уныло оборвала подругу Антонина. — У человека хлопот полон рот, а ты все со своими проблемами! Твой-то жив — и усопни! Пойдем, вон, Зойку утешать: она, считай, за один кон пол-семьи потеряла!
— А где Трошка-то околачивается? Он что, забыл, кто его из «аквариума» вытащил?! — Шалманбеков отошел от женщин, напряг глаза и всмотрелся в окружающее пространство. — Да вот он! Ну-ка, иди сюда, инвалид по жизни!
— Ня-ю! Ня-ю! — Нетаков неуклюже семенил по снегу. — Е а-аеи!
— Ничего ты еще не знаешь, пугало огородное! — Милиционер ухватил глухонемого за рукав армейского бушлата и резко дернул в свою сторону, отчего тот, не имея сил сопротивляться, повалился на закопченный и окровавленный снег. — Слушай и молчи! Ухи свои напряги глухие и слухай! Ты свою бабу убил?
— Не я! Не я! — закричал Митрофан, настороженно глядя в красно-коричневые сверкающие глаза нависшего над ним капитана. — А-ма! У-уа!
— Ладно, глохни! Сам ты дура! А не то я тебе сейчас твои последние черенки высажу! — Рамиз без натуги поднял глухонемого на ноги и сурово посмотрел в его побелевшие глаза. — Ты сейчас, гнус, где должен сидеть? Ну вот, а за тебя один добрый человек очень много денег дал, и ты теперь можешь на воле балдеть. И он тебе еще денег отвалит — кирять сможешь каждый день до усрачки, и еще на сосок останется! А ты для него должен одного человечка приморить. Еще не забыл, как эти дела делаются?