И монах сказал ему: «Твоя тёмная душа успела обрасти человечиной, и если убить в тебе тролля, наверное, что-то останется. Попроси Господа о милости, и он отчистит твоё нутро от копоти Пекла. Тогда, может быть, ты станешь человеком, состаришься и умрёшь, как все люди…»
Вскоре выяснилось, что странник – тоже не человек, что он – ангел, спустившийся на землю, чтобы на своей шкуре почувствовать искушения и скорби земные.
А кончилось всё тем, что тролль, превратившись в человека и обретя душу, далеко не сразу расстался с желанием увидеть муки своего недруга. Лишь дожив до старости, чувствуя приближение смерти, он вдруг осознал, что не желает видеть ничьих мучений, а предвкушение мести утратило былую сладость. Зная, что всё равно попадёт в Пекло, он приказал слугам положить в свой гроб меч, чтобы, встретившись с тамошними рогатыми и хвостатыми тварями, повторить подвиг Сигурда.
В том, что на узкой грязной улочке слякотным вечером встретились ангел и бес, Нильс Хансен, кажется, не находит ничего необычного. Ещё будучи сравнительно молодым человеком, сидя в таверне, он порассказал приятелям и соседям немало историй, удивительных и страшных, а иногда даже старался убедить добропорядочных подданных мирного конунга Густава, что всё это – чистая правда. А вот о том, что он записывал свои байки, при жизни Нисльса Хансена не знал никто. Через несколько лет его внук, тоже нотариус, нашёл дедовские тетради, прочёл их и (не пропадать же добру), отнёс знакомому издателю. В те времена ещё были в чести легенды о славных подвигах доблестных эрлов, и сказки Нильса Хансена едва ли могли ужаснуть даже самого впечатлительного ребёнка. И всё-таки, если принять во внимание случай, произошедший на похоронах самого сказочника, начинаешь осознавать, сколь призрачна грань между иллюзией и реальность, между сказкой и былью…
Глава 4
Увы, человеческая натура такова, что, ощутив дыхание Тьмы, мы чаще всего не испытываем ничего, кроме страха. Лишь немногим дано мужество противостоять Злу, даже если оно рождается внутри нас.
16 ноября, 23 ч. 45 мин. Исследовательская база Спецкорпуса близ посёлка Гремиха
– Извиняюсь, Лейла… Можно мне присесть? – Маркел Сорока в сером костюме-тройке, судя по всему, до сегодняшнего дня ни разу не надёванном, был сейчас похож скорее на отставного дипломата, чем на бывшего уголовника. – А то, я вижу, вы скучаете…
– Кажется, я уже однажды просила вас не приближаться ко мне.
– Ну, нельзя… Нельзя же быть такой злопамятной. – Лицо старого жулика приобрело выражение крайнего огорчения, смешанного с чувством вины. – Что было – то было, а сейчас мы как бы в одной повозке. По одну сторону баррикады, так сказать…
Лейла глянула на него так, что он прервался на полуслове, и вместе со своим стаканом направился к столику, за которым в непривычном одиночестве сидела Яночка. Она явно дожидалась, что к ней подрулит какой-нибудь симпатичный молодой человек. Но сегодня она припозднилась. Эта забегаловка на двенадцатом этаже открыта всю ночь, но основная масса курсантов знает, что подъём беспощаден, и в 6-30 звуки бодрого марша разольются по всем комнатам. Время шло к полуночи, и за столиками сидели лишь две старушки-гадалки, страдающие бессонницей, сельский знахарь, который, кажется, до сих пор толком не понял, куда и зачем он попал, и худосочный юноша-медиум, который так погрузился в общение с усопшими, что живые его совершенно не интересовали. Сама же юная милашка после сауны пошла к себе переодеться и припудриться, но, видимо, это отняло у неё слишком много времени, и здесь она появилась, когда все достойные внимания кавалеры уже разбрелись. Так что, на сей раз бедной Яночке, похоже, придётся довольствоваться обществом дедушки Маркела. Впрочем, бывший «преподобный» может запудрить мозги кому угодно, дай ему волю. Помнится, когда он читал свои проповеди, голос его звучал мягко и ненавязчиво, и многим казалось, что это не «отец Зосима» охмуряет кандидатов в свидетели Чуда Господня, а сам Боженька босичком стоит на облаке и беззлобно журит чад своих неразумных. Некоторые девицы из бывшей «паствы», слушая его, порой впадали в экстаз, валились на колени, извиваясь, ползали по грязному полу, издавали постельные стоны.