…Ворон полетел на запад. Безлюдные места и покрытые снегом пространства радовали его глаз. Он покружил над брошенным селением, над старыми, искореженными сильными обвалами и словно еще больше осевшими в землю, горами, и опустился на большую лиственницу, одиноко стоящую на склоне холма. Неожиданно на соседнюю ветку, взявшись невесть откуда, села большая птица, по своему виду и оперению напоминающая беркута, только голова у этого беркута была ярко-оранжевой в черную крапинку. Птица неторопливо принялась чистить перья. Ворон удивленно уставился на нее.
— Я хочу убить тебя, Дуй, — вдруг сказала птица.
Ворон замер, пораженный в самое сердце. У него сильно запершило в горле, но в словах не было необходимости, ведь птица вела беззвучный разговор, и ворон понимал ее.
— Зачем? — как-то глупо спросил он.
— Ты слишком наследил на этой земле. Твой след черный.
Ворон помотал головой, словно хотел стряхнуть с себя эти недостойные обвинения.
— Т-ты не убьешь меня…
— Почему? — удивилась птица.
— Я знаю, где Кавис. Ты ведь ищешь ее…
Птица возбужденно взмахнула крыльями.
— Посмотри мне в глаза, — потребовала она.
— Еще чего!
— Твоя цена? — подумав, спросила птица.
— Я еще не решил. Но думаю, скоро пойму, что я могу у тебя попросить. А пока… Пока я хочу, чтобы ты называла меня Кором.
Птица понимающе кивнула.
— Ты лучше. Гораздо лучше.
— Кором!
— Конечно, Кор.
— Только так!
— Только так, — льстиво подтвердила птица.
Ворон взлетел и завис над птицей с оранжевой головой. Она сидела спокойно и даже не посмотрела ему вслед. Не решившись напасть, ворон полетел дальше на запад, а птица подумала: «Совсем свихнулся. Кором… Но я уже узнала то, что мне было нужно. Ты слишком самонадеян, Кор…»
7.
— Только не дай ей запрыгнуть на тебя, иначе мне будет очень трудно.
— Сто раз уже слышала.
— Слышала, но поняла ли? Когда ты ее увидишь, у тебя отшибет последние мозги. Тогда вспомни только это: она не должна вскочить тебе на спину. — Лотис склонилась и заглянула в волчьи глаза. — Ты готова? Ведь ты получила то, о чем просила…
— Так это я тебя должна благодарить!
— Откуда такая желчность? — Волк разинул пасть. — Ну-ну, не злись. Если нам повезет и мы найдем ее, собери всю свою волю, а также вспомни: тебе есть что защищать. Судьба так благосклонна к тебе. На мой взгляд, ты снова живешь только для того, чтобы исправить свои ошибки. Заплатить за разбитые горшки. Ты должна остановить эту цепь преступлений, тянущуюся через века…
— Хватит! — рыкнул волк.
— Тогда вперед! — закричала Лотис. — Солнце садится!
Волк бросился в лес сильными прыжками. Лотис побежала за ним, подгоняя то обещаниями, то угрозами. Длинный плащ на меху не мешал ее легким движениям. Скоро они добрались до холма с одиноким деревом на вершине. Волк перевел дух, потом задрал голову и запел песню на своем жутком волчьем языке…
Солнце садилось, быстро утопая за белеющими от снега холмами и цепляясь последними лучами за верхушки темных сухостоев. Где-то в глубине гор, в ложбине, в ответ на мощный и призывный волчий вой зародилось быстрое, почти неуловимое движение, зашевелилось слегка припорошенное снегом пухлое одеяло из прелой листвы и хвороста, затрепетали потревоженные хилые осины, и, как медведь из берлоги, на свет выбралась древняя старуха с большой головой. Она понюхала воздух, подслеповато и суетливо огляделась.
— Ты вернулся, волк!… — дрожа от радости и не веря сама себе, пробормотала она. Волчья песня странным образом пробудила к жизни ее угасающее естество. — Ты здесь! Ты зовешь меня! Конечно, конечно… — радостно сипела она, карабкаясь, как кошка, по рыхлым склонам, усыпанным листвой. — Я нужна тебе, как младенцу мать, как зеленым росткам солнце… Да-да! Я ждала тебя, мой черный волчище!
Ловко, как юркая мышь, скользила она между деревьями и наконец добралась до холма, где на самой вершине под одинокой лиственницей поджидал ее черный волк. Почувствовав чье-то незримое присутствие, волк насторожился и замолчал, вслушиваясь в тишину. Его зоркие глаза замечали каждое движение в темных чащах, но старуха подобралась к нему незаметно, слившись с тенью дерева, и когда запрыгнула ему на спину, он взвизгнул от страха. Холодные, как железо, пальцы больно ухватили его за загривок, а в бока вонзились костлявые пятки.
Волк в ужасе затряс головой, запрыгал, кубарем покатился вниз с холма, пытаясь скинуть с себя кошмарную всадницу, но старуху это только развеселило.
— Кто ко мне пожаловал! — радостно хохотала она. — Сама прекрасная королева, Таотис! Какое счастье! Теперь твоя неземная красота будет моей! Я так давно мечтала об этом, — захлебываясь от восторга, визжала она. — Ты не поверишь — я так горевала, когда ты отравилась!
Обезумевший волк несся по холмам, а старуха, хватко вцепившись острыми когтями ему в загривок, выкрикивала пугающие обещания:
— Сначала я отберу у тебя твои чудные голубые глаза! Потом волосы…Потом твои белые, как этот снег, зубы… Потом… Нет! Прежде всего я отберу у тебя твой голос! Конечно, как я забыла? Твой нежный голосок, незабываемый и переливчатый, как у довольной, сытой кошки…
Волк трясся, как в лихорадке, сердце у него билось гулкими частыми ударами, словно большой колокол, деревья сливались перед глазами в сплошное темное пятно, и даже снег казался черным. Предчувствуя скорую гибель, он замедлил бег и вдруг среди оглушительных старушечьих воплей различил далекий тихий голос, ласково зовущий его. Волк остановился: ноги у него дрожали и хотелось выть. Эта пришедшая издалека мощная волна любви, заботы, сочувствия отрезвила его, придала сил, и он побежал на голос как к своему спасению, как к желанному огню, способному обогреть в ледяную стужу. Он сделал круг, вернулся к холму, у которого ждала его Лотис, и остановился у подножия. Старуха продолжала что-то верещать, но волк уже не слышал ее — силы у него кончились, он едва не падал с ног от усталости и страха.
— Я принимаю тебя, Кавис, — раздался вдруг негромкий и спокойный голос из-под ярко зеленеющего высокого кедра.
Всадница, оседлавшая черного волка, замерла на полуслове и медленно повернула голову.
— Я жду тебя, — сердечно, как лучшему другу, сказала Лотис скрючившейся на спине волка колдунье и протянула к ней руки.
— Нет-нет, — пугаясь, глухо забормотала та и затрясла головой. Пучок жидких волос на ее затылке сразу растрепался. — Я не хочу…
— Я принимаю тебя, — повторила Лотис и шагнула вперед. — Иди сюда.
Старуху била крупная дрожь. Она как-то сразу утратила свой зловещий непобедимый вид и превратилась просто в жалкое уродливое существо. Не в силах бороться с неподвластным ей, она слезла со спины волка и, послушная, как маленькая девочка, засеменила к зовущей ее статной голубоглазой красавице.
— Принимаю твои черные мысли и дела, твою безмерную ненависть к человеческому племени и зло, которое ты сеешь вокруг, — говорила Лотис. Старуха слушала завороженно, будто ей рассказывали сказку, и хныкала от страха. — Принимаю всю ту грязь, что ты носишь в своей душе, и силу — всю без остатка — огромную, черную, враждебную роду Тао.
Заваливая набок свою тяжелую голову, старуха наконец добрела до Лотис, и та приняла ее в свои объятия. Они долго стояли так, обнявшись, и лицо Лотис становилось все бледнее; все сильнее дрожали ее руки, не выпускающие страшную старуху. Та словно воды в рот набрала и стояла смирно. Наконец руки ее повисли, как плети, и Лотис с усилием произнесла:
— Я приняла тебя, Кавис, чтобы истребить навсегда. Тебя больше нет.
Она разжала руки. Как подкошенная, колдунья повалилась к ее ногам и начала стремительно уменьшаться, пока не исчезла совсем. Побледневшими губами Лотис принялась шептать заклинания, борясь с тем, что вошло в нее. Лицо ее осунулось, глаза запали, и было видно, что ее мучают жестокие боли.