И вот как раз в годы всеобщего кризиса веры Рейган, кажется, обрел свой политический голос.
Шестидесятые годы были плохим временем для Америки. Семидесятые оказались еще хуже. По мере того как десятилетие, начавшееся с войны и пришедшее в середине своего развития к Уотергейту, клонилось к унылому закату, американцы начали сомневаться в своем национальном предназначении, будущем и силе.
Очереди за бензином растягивались на целые кварталы; инфляция выражалась двузначными цифрами, и безработица от нее не отставала. Ученым понадобился новый термин, чтобы выразить явную аномалию: одновременный упадок экономики, которая упорно отказывается расти, и инфляция, которая упорно отказывается снижаться. Так появилось слово «стагфляция».
Когда иранские боевики захватили американцев в заложники и продержали более 400 дней под беспомощные заклинания президента Джимми Картера освободить их, кризис, кажется, достиг крайней точки. Так низко нация еще не опускалась. Мы пришли к убеждению, что будущее теперь принадлежит Японии, а теория, согласно которой Соединенные Штаты, повторяя путь Британии в начале века, вступили в эпоху упадка, вошла в повседневный обиход.
Бартон Пайнз так живописует сложившуюся ситуацию: «Это было страшное, кошмарное время… Худшее, наверное, заключалось в том, что мы, судя по всему, распростились с главной мечтой американской истории: мечтой о том, что завтрашний день можно сделать лучше сегодняшнего… нам твердили, что меньше — это на самом деле больше, что ресурсы иссякают… а вчера было лучше, чем когда-либо будет впредь».
Что же, возможно, американцы были подавлены, но Рейган — нет. Оптимизм и мужество, которые он сохранял перед лицом неразрешимых, как многим казалось, проблем, воодушевляли его соотечественников, торжественные обещания возродить доверие нации к самой себе привлекали к нему миллионы людей.
Сравнивая Картера с капитаном корабля, потерявшего управление, Рейган риторически вопрошал: «Стал ли мир безопаснее, стало ли в нем. спокойнее жить?» В его интонациях звучали те самые легкость и оптимизм, которые он хотел вдохнуть в рядовых американцев. «Экономический упадок — это когда ваш сосед теряет работу, — добродушно шутил он. — Депрессия — это когда работу теряете вы сами. А оздоровление — это когда работу теряет Джимми Картер». В общем, победой Рейган, наверное, больше обязан своему оптимизму, нежели партии, мировоззрению или каким-то конкретным предвыборным обещаниям.
Рейган свирепо нападал на пессимизм семидесятых. Оставив позицию обыкновенного идеолога, он превратил выборы в референдум по поводу американских возможностей и американского будущего. «Можно услышать, что Соединенные Штаты уже достигли своего пика, что наша нация уже прошла свой зенит, — говорил он на съезде республиканской* партии в 1980 году. — Но я никогда не примирюсь и не буду равнодушно наблюдать за тем, как эта великая страна распадается под посредственным руководством, которое, дрейфуя от одного кризиса к другому, ослабляет нашу национальную волю и подвергает эрозии нашу цель».
Сначала Картер считал, что может набрать очки, обзывая Рейгана экстремистом. Следуя линии Джонсона, которая принесла ему победу над Голдуотером в 1964 году, Картер охарактеризовал рейгановский консерватизм как «радикальный отход… от наследия Эйзенхауэра и других». Такая стратегия могла бы оказаться эффективной в борьбе с идеологом, но Рейган-то выступал в качестве патриота и воплощения американского духа. В теледебатах он обезоруживал действующего президента простой усталой репликой: «Ну вот, опять вы за свое», которая звучала всякий раз, когда Рейган чувствовал, что оппонент пытается представить его политику в ложном свете; после этого симпатии избирателей повернулись в его сторону.
Де Соуза и другие отмечают роль, которую сыграл в политической карьере Рейгана его «инстинкт»; а после того как он выиграл борьбу за Белый дом, его всепроницающий оптимизм начал еще стремительнее вытеснять жесткие мировоззренческие схемы. Юмор бывшего актера, умение точно выбрать момент, рассчитанное красноречие — все это находило отклик в глубинах национального сознания; консерватор постепенно растворялся в патриоте, а вновь и вновь повторявшиеся гордые слова: «Лучшие дни Америки еще впереди» — падали на благодатную почву. Торжества по поводу победы американской хоккейной команды на зимней Олимпиаде 1980 года в Лейк-Плэсиде, положившей конец историческому господству русских в этом виде спорта, стали, скорее, демонстрацией возрождения веры в себя, нежели взрывом болельщицкого восторга.