Но вопросы преследовали французов и в послевоенные годы: что произошло? Как получилось, что они оказались настолько слабы, что в 1940 году практически не сопротивлялись Гитлеру? И ведь это Франция — одна из самых мощных стран мира. В Первой мировой войне она четыре года противостояла мощи германской армии и в конце концов одержала верх, а через двадцать лет прогнила настолько, что упала к ногам Гитлера за какие-то шесть недель.
Де Голль обрушивался на «слабость» французов, он писал, что «разложение» нации «все еще скрывается за пышной риторикой, не обеспеченной принципами». Вы двигаетесь, предостерегал он соотечественников, к «деградации, рискуя съежиться до размеров всего лишь представителей определенной категории лиц». Уступая свою власть партиям, громыхал де Голль, «вы только обессиливаете себя».
Теперь, когда Третья республика, где ключевую роль играли политические партии, прекратила свое существование, ее следует заменить, настаивал де Голль, кардинально иной формой правления — полностью свободной от каких бы то ни было партий. «Если бы руководство снова перешло в их [партийные] руки, — писал он впоследствии, — ясно, что лидеры и представители, особенно из числа радикалов, превратились бы в профессионалов, делающих карьеру на политике. А затем… затем присвоение общественных функций обретение влиятельных постов и всякого рода синекур поглотит партии и сведет их деятельность к тому, что называют тактикой, каковая на самом деле являет собою всего лишь цепь компромиссов и отказов».
Де Голль настаивал, чтобы Франция стала выше партий. Выступая в 1945 году в городском совете Парижа, он говорил: «Нация пробуждается с ясным осознанием того, что надлежит сделать, дабы исцелить раны, нанесенные войной». Он бросил собственному народу четкий вызов: «Мы сможем вновь встать на ноги лишь ценой беззаветного труда, жесточайшей национальной дисциплины… С борьбой партий следует покончить!»
По прошествии времени де Голль пояснял: «Как я считал, у государства должна быть голова, то есть лидер, в котором нация, при всех своих колебаниях в ту или другую сторону, видит человека, отвечающего за самые существенные вопросы, и гаранта своего существования». Естественно, в таком качестве он рассматривал себя самого. «Как поборник интересов Франции, а не того или иного класса либо партии, я не пытался ни к кому пробудить ненависть и не имел союзников, благоволивших мне, чтобы добиться взамен моего благоволения». Но и становиться деспотом он совершенно не желал. Он будет руководить демократической страной или не будет руководить вовсе. «Однако, отметая упреки в деспотизме, я пребывал в убеждении, что нации нужен сильный и долговечный режим. Партии для этого явно не подходят».
Да, но как может демократия функционировать без партий? Ответ де Голля: новая конституция, по которой высшее должностное лицо не выходит из недр парламентской партии, но «служит исключительно делу национального единства». Президент не должен быть членом партии, призывал он; ибо партии нужны только для того, чтобы «варить свой маленький котелок супа на маленьком огне, в своем уголке». Президент же «ставится на свое место народом, у него есть полномочия назначать членов кабинета и право обращаться напрямую к нации либо путем референдума, либо сзывая собрание».
Но политические партии, не видевшие в своем разрушении ничего хорошего, отнюдь не собирались сдаваться. Конечно же, в 1945 году де Голль, по словам его биографа Дона Кука, «по всем признакам господствовал на французской политической сцене безраздельно. Стоило ему подняться со своего места в Конституционном собрании, как все присутствовавшие замолкали, точно напроказившие школьники… Беда, однако, заключалась в том, что стоило учителю удалиться, как класс снова затевал драку».
Прирожденным политиком-парламентарием де Голль не был никогда. Он не любил, по словам Кука, «выдавливать парламентский сок из корней и крон власти». Тем не менее партии возвращались, стремительно отвоевывая то безраздельное превосходство, которым де Голль наслаждался, шагая год назад по Елисейским Полям.
Де Голль прекрасно понимал, что партии стремятся разрушить его схему. «Я не мог не замечать, что мой проект противоречил претензиям всех без исключения партий… Ясно было, что в ходе надвигающихся дебатов по ключевым вопросам жизни страны раскол неизбежен. Пусть и в разной степени, но все партии хотели бы сформировать такую систему правления, при которой власть прямо и исключительно сосредоточивалась бы в их руках, а де Голль оставался в стороне, если только не согласен играть чисто представительскую роль».