Выбрать главу

Де Голль указывал, что в основе деятельности политиков Четвертой республики эгоизм лежит в еще большей степени, чем обычно, ибо стремительная смена премьер-министров и правительств означала, что у них нет политической базы для сколько-нибудь серьезных действий. Чем меньше они делают, тем больше у них шансов удержаться у власти. Французы даже придумали специальный термин — «immobilisme».

Частично дело объяснялось тем, что палата депутатов на треть состояла либо из коммунистов, либо из голлистов, а те и другие идеологически противостояли даже не правительству, но системе. Стало быть, любому потенциальному премьер-министру следовало формировать коалиционное большинство с опорой на остальных, а это изначально было чревато нестабильностью.

Четвертой республике пришел конец, а де Голль завоевал власть в большей степени благодаря затянувшейся кровавой войне в Алжире. Утратив колонии в Индокитае и почти все владения в Северной Африке, Франция была преисполнена решимости удержать хотя бы Алжир. Приверженцы колониальной системы вроде Жака Сустеля, ставшего в 1955 году генерал-губернатором Алжира, считали, что его следует сохранить именно потому, что больше ничего не осталось.

Если иметь в виду, что из десятимиллионного населения Алжира миллион составляли этнические французы, ставки были высоки. Повстанцы-националисты сражались за независимость, французское правительство жестоко подавляло это движение, сея среди повстанцев ужас и панику. Франция считала Алжир не колонией, а провинцией, делегирующей выборных лиц в национальный парламент. Французы, жившие в Алжире, всячески тянулись к Парижу в страхе потерять свои права, собственность да и саму жизнь, если Алжир станет независимым. Получившие прозвище pieds noirs (черные ступни) — в отличие от местных жителей, обычно ходивших босиком, французы носили черные ботинки, — они все больше роптали на слабость Четвертой республики. Под лозунгами твердых действий в защиту французских интересов в Алжире 13 мая 1958 года прошла массовая демонстрация. Захватив при поддержке расквартированных в Алжире частей французской армии резиденцию генерал-губернатора, демонстранты сформировали комитет общественного спасения и ввели прямое военное правление. В решимости восстановить сильную власть национального толка они обратились с призывом к де Голлю возглавить страну. Вскоре после этого усиленные парашютные отряды, расположенные в Алжире, пригрозили сбросить десант на Париж и усадить де Голля в Елисейский дворец.

«Вот тут-то и настал момент истины, которого де Голль так долго ждал», — пишет Дан Кук. 15 мая 1958 года де Голль сделал заявление, из которого следовало, что он готов взять власть в свои руки. Речь идет, говорил он, обращаясь к французскому народу, о сохранении национального достоинства. «Деградация государственности неизбежно влечет за собой отпадение связанных с нами народов (имелся в виду, разумеется, Алжир. — Д.М.), ропот в армии, национальный раздор и утрату независимости. Двенадцать лет Франция, сталкиваясь с проблемами, слишком тяжелыми, чтобы они могли быть решены в рамках существующей партийной системы, движется по этому катастрофическому пути.

Какое-то время назад страна, народ в их цельности доверили мне возглавить марш к спасению. Сегодня, когда вновь наступил час испытаний, пусть все знают, что я готов принять на себя бремя ответственности за республику».

В своей политической реинкарнации де Голль уже не растаптывал партии, фокус сместился в сторону «испытаний, национального раздора и утраты независимости». Подобно Рейгану, заражавшему соотечественников на закате картеровской эры духом оптимизма, или Черчиллю, призывавшему англичан к подвигу, де Голль говорил не об идеологии и не о реформах, но о потребности нации в спасении.

19 мая де Голль отправился в Париж, где дал пресс-конференцию — быть может, самую драматическую и самую выверенную за всю его долгую жизнь. Это была первая встреча генерала с прессой за последние три года. Обращаясь к тысяче тремстам журналистам, он говорил об алжирском кризисе, но никаких способов его разрешения не предлагал. Более того, де Голль заявил, что «в настоящий момент не будет останавливаться на возможных результатах [своего] вмешательства в дела…» Эти слова прозвучали как речь мудрого деревенского старейшины, но не политика, борющегося за власть. «Не знаю ни одного судьи, который бы вынес вердикт до слушания дела». И он покинул трибуну, сделав на прощание многозначительный жест: «А теперь я возвращаюсь к себе в деревню, где и буду пребывать, оставаясь в распоряжении страны». Аудитория пришла в полный экстаз.