Столкнувшись с угрозой Гражданской войны, Линкольн полностью посвятил себя задаче сохранения Союза — точно так же, как Черчилль и де Голль по прошествии лет полностью сосредоточатся на проблеме сохранения национального единства. Поначалу Линкольн страстно выступал против рабства как морального зла. Затем, продолжая осуждать это зло, заговорил о нуждах Союза. В инаугурационной речи, обращаясь к Югу с призывом не покидать Союз, он избегал даже упоминания о том, что привело нацию на грань Гражданской войны. И вот, взвалив на свои плечи бремя ответственности за страну в беспрецедентных условиях надвигающегося кровопролития, он сменил струны в четвертый, и последний, раз.
Понимая, что первейшая его как президента задача состоит в том, чтобы удержать в составе Союза пограничные рабовладельческие штаты — Кентукки, Миссури, Мэриленд и Делавэр, Линкольн был вынужден занять позиции, явно противоречившие его прежним установкам. Когда Джон Фремон, республиканский кандидат на выборах 1856 года, а ныне армейский генерал, распорядился освободить рабов в Миссури, Линкольн в самых резких выражениях отменил этот приказ. Неприятие рабства отступало перед высшей целью сохранения Союза.
Под конец первого года жестокой и кровопролитной войны Хорас Грили, редактор газеты, исповедовавшей республиканизм радикального толка, опубликовал в ней статью под названием «Мольба двадцати миллионов», в которой призывал Линкольна освободить рабов немедленно в августе 1862 года. В своем знаменитом ответном письме Линкольн четко расставил акценты. «Если бы мне удалось сохранить Союз, не освобождая ни единого раба, я бы так и сделал; если бы удалось сохранить его, кого-то освободив, а кого-то оставив на произвол судьбы, я бы так и сделал. Все мои действия в отношении рабства и цветного населения объясняются верой в то, что они помогут сохранить Союз; а если я от каких-то действий воздерживаюсь, то потому, что не считаю их полезными для сохранения Союза… С теми, кто готов пожертвовать Союзом ради сохранения рабства, я никогда не соглашусь. И с теми, кто готов пожертвовать Союзом ради уничтожения рабства, я не соглашусь никогда. Моя высшая цель в этой борьбе состоит в сохранении Союза, а не в том, чтобы сохранить либо уничтожить рабство».
Даже самое последовательное свое выступление против этого зла — историческую Прокламацию об эмансипации — Линкольн толковал не в терминах идеалов свободы и морали, но в плане военной необходимости.
Прежде всего ему необходимо было удержать Британию, чьи экономические интересы были тесно переплетены с хлопководческим хозяйством американского Юга, от официального признания Конфедерации. Понимая, что английские избиратели не потерпят выступления своего правительства на стороне рабовладения, Линкольн полагал необходимым прояснить основные причины войны.
Далее, он нуждался в чернокожих солдатах. По мере того как война становилась все более кровопролитной и с набором нового контингента в городах Севера начали возникать трудности, Линкольн в поисках живой силы обратил свои взгляды в сторону освобожденных рабов. Пожалуй, даже более того, он хотел подтолкнуть их томящихся в неволе братьев к бунту и подрыву сельскохозяйственной базы Юга, используя то обстоятельство, что белые хозяева оставили свои плантации на попечение рабов и ушли на войну.
Даже достигнув цели всей своей жизни, Линкольн чувствовал себя обязанным толковать ее просто как сугубо практический шаг, направленный к победе в войне. Как же далеко ушел он от позиции, которую сам же формулировал всего пять лет назад: наполовину свободная, наполовину рабовладельческая страна обречена на распад. Подобно де Голлю, который, возвращаясь на вершины власти под лозунгом защиты Франции, воздерживался от критики партийной системы; Рейгану, подчинившему свой консерватизм экуменическому духу, который вновь вдохнет в Америку оптимизм; Черчиллю, который перед лицом нацистской угрозы отказался от имперской риторики, — Линкольн сменил программу, и этот сдвиг позволил ему достичь успеха.
На крутых поворотах истории лидеры часто сталкиваются с необходимостью смены ориентиров и подчинения своих идеалов и позиций более широким интересам национального обновления. Из этого следует двуединый урок: во-первых, подобный сдвиг свидетельствует о понимании народной психологии, склонной с большим подозрением относиться к радикальным переменам — до тех пор, пока существующее положение не станет нестерпимым. Во-вторых, и это, возможно, еще важнее, он подтверждает, насколько важно поставить текущие политические дебаты в общенациональный контекст, поверив их общими идеалами, которые делают нацию нацией. Если политическому деятелю удастся убедить людей, что его программа базируется на ключевых ценностях народа, его шансы на успех значительно возрастают.