Она отстранилась.
— Это — не то, чего мне всегда хотелось от жизни. Но может быть, мне хотелось не того и не так, как должно быть правильно. Если бы ты не принудил меня, я бы едва ли когда-то имела семью или детей. И таскалась бы теперь…
— По лесам?
Марика улыбнулась. Седрик с каким-то невероятным облегчением уловил, что страшное закончилось. Его жена дала волю тому, что на душе — быть может, в первый и в последний раз за все их время вдвоем. Про-принц был уверен, что дальше пойдет по-старому. Она снова будет демонстрировать неудовольствие или станет шутить над ним. И все же Марика, пусть иносказательно и в своей всегдашней манере, но созналась в том, о чем Седрик перестал мечтать.
Она приняла его.
И это было самым важным. Для Седрика важнее не было ничего на свете.
— Для меня дороже тебя нет никого на свете, — проговорил он то, о чем думалось в этот момент. — Тебя и детей. Но первее всего — тебя. Мыслю, ты и так об этом знаешь.
Теперь уже он качнулся вперед, обнимая жену и приникая к ее губам. Марика ответила на его поцелуй. Они целовались долго, и Седрик с радостью замечал отсутствие напряженности в фигуре жены. Эта ночь сделалась первой, когда Марика не чувствовала брезгливости, даря ему себя. Даже наоборот — на какой-то миг изумленному Дагеддиду показалось, что не она, а он, Седрик, дарит себя властной супруге, подчиняясь ее губам. Про-принц так и не понял, что послужило толчком к тому, чтобы Марика изменила взор на свое замужество. Но в глазах Седрика это и не было важным. Важным теперь было только женское тело в его руках. И это тело принадлежало любимой женщине, которая больше не ненавидела его…
В обнаженное бедро Марики ткнулся холодный мокрый нос. Разорвав поцелуй романка с неудовольствием взглянула на тяжелую собачью голову, которая теперь лежала на постели, поблескивая полуслепыми глазами. Отчего-то Черному сегодня особенно хотелось хозяйского внимания.
— Не иначе, как от тебя заразился, Дагеддид, — прекрасная романка поморщилась, вытирая облизанную руку о постель. Черный поднатужился и закинул обе лапы на простыню, с трудом шевеля вялым хвостом.
— Он чего-то хочет, — Седрик почесал за собачьим ухом, потом погладил верного друга по тяжелой голове. — Но, вроде, не голодный…
— Если б твой пес не был так стар и заслужен, его стоило бы выставить за дверь, — Марика приопустилась на локоть, оказавшись на одном уровне с собачьей мордой. — Ну, чего тебе надо, зверюга? Иди на место! Иди!
Она для пущей убедительности дунула в мокрый песий нос.
К тому, что произошло дальше, не был готов никто.
Голова Черного резко убралась. Словно какая-то сила отбросила пса от ложа Дагеддидов. Черный встряхнул мордой раз, другой — словно в полуслепые глаза набилось песку, о которого он никак не мог избавиться. Потом вздрогнул всем телом и — распрямился перед изумленными принцем и его женой уже человеком.
Человек этот оказался неожиданно молод — едва ли ему исполнилось больше двадцати пяти зим. Темноволосый, высокий и широкоплечий, как все гетты, но очень худощавый, он выглядел страшно, до крайности изможденным. Но его заостренные, подергивающиеся черты хранили отпечаток благородства, и какой-то внутренней, несломленной силы. Молодой оборотень был одет в какие-то полуистлевшие шкурные тряпки, в которых даже с великим трудом едва ли можно было признать одежду.
Какое-то время тишину в комнате прерывало лишь пение насекомых за окном и едва слышное бряцание оружия и брони ходивших под стеной караульных. Тот, которого долго считали псом, неосознанно и словно неверяще ощупал тело, голову, лицо, несколько раз с силой сжал и разжал пальцы. Потом поднял глаза на ошарашенных Дагеддидов, один из которых уже медленно тянулся к припрятанному под кроватью мечу и упреждающе вскинул непослушные руки.
— М… г… гл… глуб… бокопрррошупрростить… меня. Я… услышал о даррре благой Лии… что наделила уста прринцессы снимать заклятия хаоса. И рррешил попррробовать. Я… бесконечно благодарррен тебе, моя пррекррасная госпожа!
Он упал на колени. Седрик, что уже сжимал меч в руках, то краснел, то покрывался мертвенной бледностью. Его жена едва ли выглядела лучше. Очевидно, оборотень понял их состояние.
— Меня… мое имя — Радим, — сглотнув и некоторое время понапрягав лицо, он с усилием избавился от собачьих порыкиваний в голосе. — Радим из рода Гаско-яу. Я был сыном Ракавары, славного вождя западных геттов.