— Должно быть, осознание того, что он больше не увидит тебя… рядом помутило его рассудок, — Седрик вздохнул снова и, придвинувшись ближе, сквозь ткань поцеловал руку жены чуть ниже плеча. Потом подарил еще два поцелуя под хруст поедаемых ею орехов. — Как со мной в день после битвы. Когда ты… когда я тоже решил, будто потерял тебя навсегда.
Марика перестала жевать. Они вновь встретились глазами. Седрик вздохнул — в который раз за свою одностороннюю беседу.
— Я — твой супруг перед Леем, а он — неизвестно что вообразивший себе глупец. Однако разум не делает различий, кого покинуть — принца или солдата. По-человечески это понятно. В конце концов, обличая мое плохое, по его мнению, обращение с тобой, он все же заботился именно о тебе. Но нельзя было и безнаказанно спустить ему его дерзость. В общем я…
Он помедлил. Марика взяла стоявшую подле блюда большую кружку с молоком и вновь вопросительно подняла бровь.
— Оборвал поток его костноречия, — Седрик дождался, пока жена напьется и отставит кружку. После чего снова приложился губами к ее плечу. — И предложил передать то, что он вменял мне в вину, на суд Лея. В случае его победы пообещал… глупо, конечно, но я был очень зол. Пообещал ему должность начальника твоей охраны. Ну и, в общем…
Он кашлянул.
— В общем, мы ушли на задний двор. Ну, там, за конюшнями. Чтоб нам не сумели помешать. И скрестили мечи.
Принцесса опустила поднесенный было ко рту очередной большой засахаренный фрукт.
— Я, конечно, победил. Хотя дрался он отчаянно. После того, как я выбил его клинок, мне показалось — он кинется на меня с кулаками. Настолько был зол. Но, проклятье, я тоже был в ярости! И потому я… Мне хотелось его достойно наказать. В общем, скрутил твоего центуриона, и…
Марика вытаращилась на мужа.
— … отшлепал его же мечом, — закончил, наконец, Седрик. — А отчего у тебя такое лицо? О чем ты подумала?
Жена моргнула. Потом, выронив фрукт на колени, запрокинула голову и расхохоталась.
Ее смех, раскатистый, но серебристый и нежный, на несколько мгновений заставил Седрика опешить. Однако, уразумев причину, он присоединился к ее веселью.
— Ну, ты даешь, жена, — отсмеявшись, про-принц вытер выступившие слезы. — Ты… в самом деле! Хорошего же ты обо мне мнения!
Марика подняла с покрывала оброненный фрукт, и принялась стряхивать сахарную крошку. По всему было видно, что ее душевная хворь, чем бы она ни была, постепенно отступала. Некоторое время Седрик наблюдал за своей супругой. Потом снова придвинулся ближе и рискнул положить голову ей на колени.
— Вчера была Ночь Голубой Луны, — раздумчивее, чем все прочее, проговорил он. После некоторой заминки Марика коснулась волос мужа и принялась перебирать их своими изящными тонкими пальцами. Некоторое время разомлевший Седрик, который окончательно уразумел, что гроза миновала, просто наслаждался редким расположением своей неласковой супруги. Потом спохватился, вспомнив, что не сказал того, о чем ему думалось с самого утра. — Так вот, Луна-то… Она же не взошла! Все только и говорят об этом, Марика! Она была большой — и белой, как обычно. Так… Быть может, правы жрецы, которые послали весть, что грядет великое единение Светлого и Темной? И Темная уже сняла свое проклятие с нашего мира?
Марика не ответила. Седрик повернул голову так, чтобы видеть лицо супруги и прилег на ее колени другим ухом.
— Я упомянул Луну не случайно. Хочу посоветоваться с тобой, жена, — про-принц помолчал. — Точнее, рассказать о… кое о чем.
Он пропустил между пальцев край ее атласной рубашки.
— Прошлой ночью мне снился сон. Можно было бы подумать, что он навеян Луной, но… ведь Голубая Луна больше не восходит. И поэтому я не понимаю, почему мне это привиделось. Может быть, ты поймешь?
Пальцы жены продолжили перебирать его волосы. Седрик глубоко вдохнул. Он не был уверен в нужности того, о чем собирался говорить. Но увиденные образы казались настолько яркими, что не поделиться ими он не мог.
— Мне приснилась наша комната, — он мотнул головой куда-то на лежащий на полу ковер.
Марика невольно подняла глаза, обводя взглядом по-вечернему темный покой. В одном его конце тлел очаг. В другом, подле ложа, ровно горели несколько свечей. На самом ковре лежал дряхлый пес Черный. Верная собака держала тяжелую голову между передних лап и лишь изредка поводила полуслепыми глазами.
— Комнату словно пронизывал свет, — продолжал тем временем Седрик. — Он лился со всех сторон — как если бы мы находились в самом центре светила благого Лея. Но кроме света, прочее происходило в точности, как множество раз до этого наяву. Я играл с детьми на ковре, а ты разбирала за столом свои извечные бумажки.