Прецеденты, на которые указывал С. М. Соловьёв, зафиксированы в хронике Титмара, который сообщает, что Болеслав I Храбрый вскоре после смерти в 992 г. своего отца Мешко I, оставившего государство разделенным между многими наследниками, изгнав мачеху и братьев, «лисьей хитростью» собрал воедино, а двоюродный брат Болеслава Храброго по матери Болеслав III Рыжий (999-1002, 1003) «оскопил брата Яромира и пытался удушить в бане младшего Ульриха, после чего изгнал вместе с их матерью из отечества», поскольку «власть соправителей и наследников всегда вызывает страх»[96]. Со сравнительно-исторической точки зрения сходство между действиями Болеслава Храброго в Польше, Болеслава Рыжего в Чехии и Святополка I на Руси, безусловно, есть. Но когда мы обращаемся к текстологии летописного рассказа о событиях 1015 г., то выясняется, что сюжеты о братоубийстве с целью утверждения единовластия на Руси являются вторичными элементами текста, получившими развитие в памятниках Борисоглебского цикла (о чем свидетельствуют наблюдения самого Соловьёва, о которых будет сказано ниже), в то время как первоначальный сюжет не выходил за рамки борьбы между Ярославом и Святополком.
Из житийных произведений следует, что замыслы Святополка по устранению братьев вызревали постепенно. Что касается гипотезы о десигнации Бориса в качестве престолонаследника, то она представляется шаткой, так как особое расположение к Борису отца скорее может быть агиографическим топосом, чем историческим фактом. Из древнерусских интеллектуалов только Нестор в «Чтении о житии о погублении Бориса и Глеба», созданном после церковного прославления князей-мучеников, в косвенной форме сформулировал предположение, согласно которому Святополк думал, что Борис станет наследником Владимира Святославича, что и обусловило его неприязнь к Борису, хотя тот ни о чем подобном не помышлял[97]. Небольшое количество списков «Чтения» (по сравнению с другими текстами цикла) свидетельствует о том, что подобные представления не были восприняты за пределами узкой агиографической традиции. Как отметил С. А. Бугославский, «Чтению суждено было скромное существование в последующих веках – в немногих списках и в нескольких позднейших переработках, сделанных под влиянием того же анонимного Сказания, куда более авторитетного в кругах древнерусского книжника, чем мало популярный труд Нестора»[98]. Таким образом, свидетельствами источников гипотеза В. Н. Татищева об изменении порядка наследования киевского стола Владимиром не подтверждается, оставаясь, как считает А. П. Толочко, «практически неаргументированным предположением», в значительной степени основывающимся на допущениях, вызванных неправильной интерпретацией данных из хроники польского автора XVI в. Мачея Стрыйковского, во второй редакции «Истории Российской» подкрепленных ссылками на попавшую в распоряжение историка «Иоакимовскую летопись». Как полагает историк, предложенное Татищевым отождествление Анны с «болгарыней» было вызвано тем, что он не смог найти упоминаний о византийской царевне в иностранных источниках[99]. Сегодня это препятствие устраняется свидетельством Иоанна Скилицы о том, что Анна родилась за два дня до смерти отца, императора Романа II (13 марта 963) и что ее мужем был «архонт Владимир»[100]. Арабские историки Яхья Антиохийский и Абу Шаджа ар-Рудравари утверждают, что жена Владимира была греческой, а не болгарской царевной, что также согласуется с данными ПВЛ и информацией Титмара, который по ошибке называет жену Владимира не Анной, а Еленой. Ни один из этих хронистов не упоминает о том, оставил ли Владимир детей от этого брака, поэтому вопрос остается открытым.
Если изменение Владимиром I порядка наследования киевского стола в пользу младших сыновей все же имело место, этот политический акт являлся бы беспрецедентным для своего времени – по крайней мере, в славянских странах. Позже подобную инициативу проявил Болеслав Храбрый, отстранивший от наследования старшего сына Бесприма в пользу следующего за ним сына Мешко[101]. Пётр Дамиани в «Житии блаженного Ромуальда» упоминает, что один из сыновей «Бусклава, короля славян» (вероятно, Бесприм) был отдан в монастырь[102]. Воцарение Мешко II также было связано с изменением статуса польских правителей, находившихся, согласно Мерзебургскому соглашению 1013 г. и Бауценскому миру 1018 г., в вассальной зависимости от Священной Римской империи. Кризис власти, разразившийся в империи со смертью Генриха II в июле 1024 г., позволил Болеславу пойти на беспрецедентный шаг и в начале 1025 г. принять королевский титул. Как писал составитель Кведлинбургских анналов: «Болеслав, герцог Польский, получив известие о смерти императора, августа Генриха, возгордился душой, наполненной ядом, так, что даже возложил на себя корону, безрассудно сделавшись узурпатором. После этого для самонадеянной и дерзкой души его в скором времени последовала божья кара, ибо, будучи приговоренным к страшной смерти, он внезапно умер». Ему вторил Випон, биограф Конрада II (1024–1039, император Священной Римской империи с 1027), писавший, что «славянин Болеслав, герцог поляков, королевские регалии и имя короля в нарушение прав короля Конрада себе присвоил, чью опрометчивость вскоре истощила смерть»[103]. Впрочем, факт коронации 1025 г., с возмущением отмеченный в немецких источниках, не помешал польским хронистам создать миф о возведении Болеслава I в королевское достоинство Оттоном III (983-1002, императором Священной Римской империи с 996 г.), посетившим Гнезно в 1000 г., чтобы поклониться мощам св. Войтеха-Адальберта. Вот как, например, описывал это событие польский хронист Галл Аноним: «Увидев его славу, мощь и богатство, римский император воскликнул с восхищением: „Клянусь короной моей империи, все, что я вижу, превосходит то, что я слышал“. По совету своих магнатов в присутствии всех он прибавил: „Не подобает называть столь великого мужа князем или графом, как одного из сановников, но должно возвести его на королевский трон и со славой увенчать короной“. И, сняв со своей головы императорскую корону, он возложил ее в знак дружбы на голову Болеслава и подарил ему в качестве знаменательного дара гвоздь с креста Господня и пику св. Маврикия, за что Болеслав, со своей стороны, подарил ему руку св. Адальберта. И с этого дня они настолько прониклись уважением друг к другу, что император провозгласил его своим братом, соправителем Империи, назвал его другом и союзником римского народа…»[104] Разумеется, эти представления на протяжении Средневековья воспринимались как исторические только в Польше. Принципиальное различие, однако, состоит в том, что официальное изменение статуса Болеслава I отражено в письменных источниках, то есть может восприниматься как факт, зафиксированный исторической памятью, позитивный для поляков и негативный для немцев, тогда как в отношении Владимира мы таких фактов лишены. Поэтому не будем забывать, что это всего лишь гипотезы, призванные заполнить лакуну в истории последних лет его княжения.
96
99
102
Памятники средневековой латинской литературы X–XI веков (Пер. с лат. М. Р. Ненароковой). М., 2011. С. 387.
103
Annales Quedlinburgenses / Monumenta Germaniae Historica. Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi (далее – MGH SRG). Hannoverae, 2004. S. 577–578; Wipo. Gesta Chuonradi II. imperatoris / Ibid. Hannoverae, Lipsiae, 1915. S. 31–32. Болеслав I скончался 17 июня 1025 г.
104