Нет, никто ее не попрекал ни куском хлеба, ни лавкой, ничем другим, слова грубого не сказал, не охаял и в душу не лез, с расспросами не приставал. И не чурались ее более, что на борьбище, что за столом, что в поле засеянном, что во дворе, как к своей относились, с добром и вниманием. Может, оттого она и перестала настойчиво лазить по переулкам памяти, выискивая блеклые призраки прожитых лет, неясные очертания людей и событий, смирилась, а может и просто надеялась, что вспомнит когда-нибудь все разом.
А тогда отодвинулось это на второй план — поважнее дела намечались.
С Вереей в лес сходила, грибов там да ягод, что шишек — усыпана земля густо. Набрали полные туески. К вечеру кисель Устинья знатный сварила, гридней попотчевала да князя. Косился он на Халену подозрительно, словно боязно ему было, что кисель на корешках тех сварен, кторые гостьюшка в свое время в супец положила, не верил, что обойдется на сей раз без каверзы для здоровья.
`Вот ведь неумеха, сколько натворила, ве, к наверное, помнить будут, `помощница `! — прятала смущенно глаза Халена и сожалела, что поговорить сейчас в князем не сможет, по взглядам настороженным понимала — слушать не станет, а разговор у нее серьезный был, в дружники она метила, на борьбище с мужами ратиться, не в избе на лавке сидеть.
Днем еще пыталась разговор начать да заробела негаданно. Сколько не ходила кругами, на его застывшую, как каменная статуя, фигуру поглядывая, а подойти не решилась. Больно вид у него неприступный был, насупленный, вот и забоялась — сунется, а он ей от ворот поворот, да еще погонит, обсмеет или застыдит. Чего доброго и разгневается, укорит за нерадение в тереме, и не бывать тогда Халене дружницей вовсе, будет до конца жизни горох шелушить да пол скрести. Так и ушла к себе ни с чем, расстроенная собственной нерешительностью.
Меч ей помог. Не клинок — песня! Легкий, острый, с бледно серым узором, вьющимся по лезвию. Рукоять замшей покрыта, в ладони удобно лежит, не скользит. Халена и помыслить не могла, что ей такое чудо сотворят, любовалась работой Вароха, рукоядь ладонью грела, вертела клинком, солнечных зайчиков пуская, и радовалась, как дитя. Цвела довольная улыбка на ее губах.
— Тьфу ты! — сплюнул в сердцах Купала, стоящий рядом с кузнецом. Тот покосился на насупленное лицо десничего и хмыкнул понимающе:
— Ниче! Обвыкнешся. Это по-перву чудно — девка с мечом. Ишь радуется…
— То-то и оно. Где ж это видано, чтоб девица клинку боевому пуще бус радовалась?! Тьфу! Удружили боги, управиться б.
Халена клинком завертела, воздух рассекая, и лукаво на дядьку глянула:
— Не ворчи, дядька Купала, глянь лучше — какой меч у меня!
— Ты, Сонцеяровна, былинку на клинок кинь — обрежет! — гордо заявил Варох.
— Добрый клинок сробил. Да-а, — задумчиво протянул Купала, покручивая усы и зорко поглядывая на узорчатое лезвие, не видал такого до преж, манил он его, что медведя мед.
— А-то! Варох мастер, каких свет не видывал! — развернулась к мужчинам девушка и поклонилась кузнецу в пояс. — Благодарствую! Чем отплатить только не ведаю.
— Аймак береж, боле ничого не надобно, — серьезно ответил мужик и прищурился хитро. — Меч наречь надобно, чтоб не подвел, верой служил — ведомо ль тебе Сонцеяровна?
— Имя придумать, да?
— Ну, — степенно кивнул кузнец. Халена задумалась, погладила лезвие, любуясь вязью рисунка, и вскинула глаза на мужчин, улыбнулась загадочно:
— Громом назову!
— Тьфу, ты! — опять сплюнул недовольный Купала. — Вот суженный-то порадуется! — Где ж это видано-то, чтоб невеста именем жениха боевой клинок нарекала?
— Да пущай! — махнул рукой Варох, лицо лоснилось от довольства — знатный меч получился. Угодил богине-воительнице. — В самый раз будет! — и вытянул из-за спины ножны, в тряпицу завернутые. Специально до поры спрятал, на бочку положил да широкой спиной прикрыл.
— О-о-о! — округлила глаза девушка, шальная от радости: мало меч — чудо, а и ножны под стать! Темно-коричневая кожа была окована, увита чеканными бляшками сверху донизу, образовывая замысловатый рисунок, и казалось, что волны прокатились по ножнам и внезапно застыли. Это ж каким мастером надо быть чтоб такой шедевр сотворить? Гений! У Халены даже глаза загорели, до того необычайно прекрасна была перевязь, и не верилось, что ее она отныне.
— Броню-то заказывать? — хмыкнул кузнец, хитро на обалдевшую девушку посматривая. Та словно нехотя от ножен взгляд оторвала, улыбаясь, зачарованно на кузнеца глянула, с минуту соображала, о чем спросил, не меньше, и отрицательно головой покачала:
— Не надо. Зачем?
— Ить, ты! `Зачем?` — передразнил десничий, скривившись. — Затем! Не из железа, поди, кована!
— Да ну! — отмахнулась Халена, — видела я вашу броню! Два блина: один — спереди, другой — сзади. Толку-то от них!
Мужики переглянулись, головой укоризненно покачали, но девушка внимания на них не обратила — меч в ножны вдела и на плечи приладила. Перевязь ладно легла, словно мерку снимали, оставалось лишь подивиться острому глазу здешних мастеров.
— А броню я те все ж сроблю, — задумчиво протянул Варох, девушку разглядывая. С виду, что ребенок неразумный: худа, росточком не велика и взгляд чистый, бесхитростный, доверчивый. Куда такой в сечу? Положат, не удалью, так обманом. Ей бы в тереме за мужем сидеть, волосы любому перебирать да самоцветья примеривать, а не перевязь прилаживать да на борьбище ратиться. — Старчда байдану выплету. Будя и тебе бережа, а то норов, что огонь, а умишко-то дитячье. Слыхал, как ты свару встряла, ладно не посекли сгоряча — свои все ж, а ворог не помилует, воительница, не бавиться чай с тобой будет.
- `Воительница'! Тьфу, ты! — скорчил кислую мину Купала. Ох, и едок дядька. — Тожа мне! Куды ей ратиться? Завернул — в сечу! Её с коромыслом бы не занесло, куды мечом махать?
— Однако ж не ее давеча, а двоих дружников занесло, — хитро прищурился на десничего кузнец. — Кинула твоих учеников наземь, как кутят, слыхали! Так что не ворчи, не наветничай, лучше поучись, можа и есть чему.
— Тьфу! — опять взвился Купала.
`Чего спрашивается, пришел, двор оплевывать?` — недоумевала Халена и, покланявшись кузнецу еще раз, пошла на борьбище.
Хмурый десничий лишь зыркнул вслед.
Может, чудесный меч придал ей смелости, а может сомнения и пренебрежение Купалы задели, только с князем в тот день она поговорила, и как он ни хмурился грозно, а своего она добилась — приняли ее в дружники. Через неделю, заметив, что не девушке, а скорей им надо у нее чему-то поучиться, Мирослав ее торжественно принял в гридни, чего не видывали в городище отродясь. Бывало и три зимы в дружниках ходить приходилось прежде, чем воина достойным звания лучшего посчитали, и только тогда становился он воином отборного войска князя, ратником знатким, докой по части воинского искусства.
Халена в то время и знать о том не знала и все удивлялась — в чем разница? Один гридень, другой дружник, а на борьбище вместе тренируются. Одно только приметила — в княжий терем дружники ни утричать, ни вечерять не захаживали. Потом поняла — не по чину. Гридни ж не только воины знатные, но и люди проверенные, верные, особо приближенные, арьергард. Случись что — на них в первую очередь надёжа, и в сечу и на заступу — им первым идти тож. Дружники опосля, недообучены — чего зря ложить?
Берег князь своих, что отец родной. На борьбище гонял без устали — ворог-то не пожалеет — о том помнил. Потому науку ратную добре вбивал, чтоб голову сберечь смогли, что свою, что чужую.
Халена то быстро поняла и не серчала, когда до дрожи в каждой клеточке тела от напряжения отжиматься заставляли, мечем не только правой рукой, но и левой биться.
Тяжело ей с двух рук драться было, непривычно, и князь, заприметив это, гонял ее без устали, по двое супротив ставя, да и в стрельбе спуску не давал — приходилось тугую тетеву натягивать и стрелу учиться пускать, занятие абсолютно для нее не знакомое. Зато в рукопашной равных ей не было, разве что сам князь, да и то не уменьем — силой, и стала она других тому, что знает, обучать, натаскивать войско княжье по части ближнего боя.