— Молодцы. Пускай привет Купале передают.
— Сама передашь, — чуть подтолкнул с крыльца.
— Ты лбом, он у тебя крепкий, — посоветовала. — Миролюб, а ты что сидишь?
— Я с вами остаюсь.
— Не-е, ты уходишь. Халену под белы ручки бери и в строй, — посоветовал Гневомир.
— Не пойдет она, — заметил Миролюб, отворачиваясь.
— А почто…
— А по то! — буркнула Халена, вставая. И пошла прочь, чтоб возмущенные крики побратима не слышать, да в ответ не нагрубить.
— Ты что, шалая! Да ты… — поднялся тот, желая вразумить девушку, и тут же рухнул обратно на ступени. Миролюб его осадил локтем под дых.
— Ну, ты, паря!…- уставился на него побратим исподлобья.
— Смолкни, — посоветовал. — Не поедет она в городище, не старайся, — заметил, с тоской в спину девушки поглядывая. — Дурень ты, Гневомир, почто раньше не скумекал?
— А меня кто спросил?!…
— Вот то-то и оно, — вздохнул Миролюб, скривился, словно заболело что.
Побратим насторожился, встревожился:
— Хворь никак на тя напала?
— Угу, — вздохнул опять, взгляда тоскливого с Халены не спуская. — Тебе, что Ханга нагадала? Что вопрошал?
Гневомир помрачнел, отвернулся:
— Не твово ума дело, — проворчал.
— Ох, брат… Моего, не моего… а я скажу, — уставился на Гневомира так, что у того мурашки по коже пошли. — Спросил я у нее, поди то, что и ты: люб ли? И что ждет нас впереди. Ответ ведаешь?
Гневомир на побратима покосился.
— Молчи ужо. Чего кручиниться попусту? Что Богами дадено, того не переломишь.
— А я спытаю. Тяжко мне с того дня, страх сердце сжимает. Гляжу на тебя и дивлюсь, как сил в тебе достает с вести той бавиться?
— А что мне загодя тризну справлять? Пущай последние деньки, да мои. Не жалею я ни о чем. Вчера у Халены спрашивал: поплачешь ли обо мне. Да, — молвила. А боле и не надобно мне, все едино пусто. Женихом она меня не назовет, я ее невестой. Уйду, ты ей приглядом останешься.
Миролюб голову свесил:
— Знаит и тебя Морана приветила… Токмо некому по тебе плакать будет, а мне бережить некого.
Гневомир посмотрел на побратима, потом на Халену, потом опять на побратима и, наконец сообразил, о чем речь. Рванул к девушке:
— А ну, сбирайся мигом! Миролюб с тобой едет!
— Никуда я не поеду, — уперся тот, встав рядом с парнем.
— Вот! — ткнула в него пальцем Халена. — Как он, так и я, понял?
— Тогда я еду, — заявил Миролюб, тут же передумав.
— Ага? — насторожилась девушка, увидев тревогу в глазах парней. Руки в бока уперла и давай дружников взглядом пытать. — Рассказывайте-ка, что вам в голову взбрело, меня во чтобы то ни стало со Славля спровадить. Слух еще какой пробежал? Или инквизиция местная с кураторским обходом нагрянуть обещала, а я тут вроде несанкционированного истукана и могу по шее получить?
— Халена, иди домой. Здеся спокою не будет.
— Поняла, — кивнула, с насмешкой побратима оглядев. Прищурилась подозрительно. — Говорите без утайки, иначе пустой разговор будет.
Парни переглянулись. Мирослав взгляд отвел, просипел через силу:
— Ханга сказывала, что уйдешь ты в аккурат на закате лета. А сейчас закат и есть.
— Ага? А куда уйду, не уточнила? За ягодами в лес, в соседнее племя на посиделки? — усмехнулась: что ж вы суеверные такие?
Мирослав головой мотнул, нахмурившись.
— Ясно. Куда не знаете, но загодя опасаетесь. Тема закрыта. Я остаюсь. И плевать на суеверия, — развернулась, уйти хотела, да не тут-то было. Мирослав ее остановил, придержал за руку:
— Халена, Ханга и раза не ошиблась.
— И все всегда знает? — уставилась на него, не понимая: действительно во всякие предсказания верят или повод ее убрать нашли?
— Всегда. Все, — заверил тот серьезно.
— Да-а… Виват ясновидящим и их поклонникам. Меня всегда удивляли люди, которые все всегда знают. Но больше всего меня поражало — как они с этим живут?
Побратимы насупились, не понимая о чем речь, но по тону чуя насмешку. Пришлось Халене уточнить:
— Знаете, порой лучше умереть, чем жить серой массой, илом на дне. А такая жизнь страшнее самой лютой смерти. Я вам ее не желаю, как и себе не хочу. Да, возможно Ханга права, и я уйду не в соседнее городище кисель пить, а к уже почившим братьям. Вашим, моим. И что? Мы все рождены, значит, все умрем. Смерть это всего лишь итог твоей жизни. Его подведут после нас. Дети, которых мы защищаем, тот свободный мир, что мы отстоим для них. И они будут помнить своих отцов и дедов, как вы помните своих погибших родичей… Как ты мне Гневомир сказал? Воин на то и рожен, чтоб честь блюсти и за правое дело погибнуть. Это наше дело, наше с вами. Ведь я, как и вы — мирянка, воин. Если б я вам уйти предложила, домой вернуться, когда вокруг тьма собирается и вот-вот гром грянет, как вы ответили? Вы бы, самое меньшее, обиделись, и скорей всего, плюнули мне в лицо за оскорбление. Так почему оскорбляете меня?
— Халена, ты…
— Приз? Богиня? Талисман племени? Вы как жили без меня, так и дальше проживете. Я ничем не помогла вам, ничего по сути не сделала. Я не воительница, не богиня и не спасительница мира, человечества. Я обычная женщина, которая по странному стечению обстоятельств оказалась среди вас, в гуще событий, и потому же недоразумению живу на памяти тела, а не разума. А оно помнит лишь как держать оружие, убивать, драться, отстаивать свое мнение, наказывать зло. Из меня худая жена, хозяйка, помощница, я не щи варить умею, а подсечки делать, не с коромыслом, а с мечом управляться. Значит, так тому и быть. Каждый должен делать свое дело — в этом и заключается гармония. Не пытайтесь меня спровадить домой, не мечтайте, что я засяду в тереме и буду скулить или молиться. Я буду драться. С вами. Плечом к плечу. На своем месте — в дружине моего племени — мирян.
Парни внимательно смотрели на нее и молчали. Халена смутилась под их взглядами, криво усмехнулась, скрывая истинные чувства:
— Малая патетическая кантата перед боевыми действиями окончена. Расходитесь, братья миряне. Пора князя провожать. Выносят вон.
Парни оглянулись — Мирослава сносили с крыльца на самодельных носилках.
— Ты мне за то ответишь, — просипел князь, пытаясь пригрозить Горузду кулаком. Да куда там — слаб совсем, недужен.
Десничий кивнул:
— Встренимся, накажешь. А покамест выздоравливай, ты племени в Полесье нужон. А мы здеся правду сыщем, спытаем кто веред неправый учиняет да наветы клепает. И за честь постоим, не осрамим тебя и род.
Князя неуклюже сгрузили в повозку. Он слабо застонал, побелев лицом, и закрыл глаза: сил возмущаться совсем не осталось.
— Бережте. Да не трясите! — наказал дружникам Горузд.
Два десятка дружников и две повозки с раненными двинулись прочь из Славля.
Уже у ворот к Мирославу подошел высокий мужчина в дорогой одежде и знатным мечом за спиной. Поцеловал в лоб болезного, постоял, словно мысленно, что говорил князю, и махнул рукой всадникам — трогайте.
Застыл, сунув руки за пояс, взглядом провожая уезжающих.
— Кто такой? — спросила Халена у Гневомира.
— Брат Мирослава — Любодар. Знатный муж: и князь славный, и воин не робкий. Гневливый токмо, в отца ихнего, Гневреда, — почесал за ухом, скривившись.
Мужчина, развернувшись, ожег Халену взглядом, оглядев с ног до головы, плечами повел да в глубь дворов пошагал, не обращая больше на мирян внимания.
— А ничего хозяин, — философски заметила девушка: не привыкать ей и к повышенному вниманию, и к скепсису мужей воинствующих. Побратима в бок толкнула. — Ты хлебом не богат? Пожевать бы что.
Глава 10
Халена поела, да задремала в теньке за теремом. Рядом Мирослав спиной бревна избы подпирал — отдыхал, но и округ поглядывал. Остальные миряне: кто в лопухах здесь же спал, кто, лениво переговариваясь, оружие на всякий случай проверял, кто дозорил. Некоторые по городку разбрелись по совету Малика: слухи подбирать, правду отвоевывать. Последнее особенно удавалось Гневомиру неугомонному. Мало почихедов раззадорил, так и ручан задел.