Долг, убивающий протест. Расчет, положивший на лопатки душу.
Какой же тварью нужно стать, что б теплое и человечное в себе убить, ради… хотелось бы сказать, что света. Но если быть точнее — ради возможности выживания большинства.
Неровно нагружены весы Фортуны. Неровно. Но разве из-за того, выбрав меньшее из зол, отпустить ему свои грехи?
Убийца! И наградой ему, самой лучшей — крепкая веревка на шею. Может, хоть там, после, в мире, откуда возврата нет, перестанет мучить совесть. Перестанет сосать пустота под сердцем.
Вся его жизнь — пустота. Вся его жизнь череда потерь. А светлая полоса — недолгие двенадцать лет отрочества, да чуть больше десятилетия, когда растил своих и чужих внуков.
Скупа ему судьба на радость. Вот извела — всего.
Сверкнули глаза внезапно. Поднял голову, расправил плечи, отгоняя тени сомнений, да грозовые тучи черных дум. Тронула улыбка губы, сделав еще больше похожим на снежного волка, седого и мудрого вожака.
Веревка на шею. Но даже об этом он не имел права мечтать. Вспомнился Ордо, морщины на его лбу, усталость в глазах. И его он обязан вытащить из трясины. Так, что б никто не посмел дурного слова вослед бросить его сыну. Уж если не ради самого Аториса, так ради внуков.
И вновь усмехнувшись, словно что — то для себя решив, Да-Деган подозвал Катаки.
— Прежде чем ударить по заводам, — заметил спокойно, — предложи им сдаться.
— Это опасно, — отозвался контрабандист. Это даст им фору.
— Пару минут, не более того, — отозвался Да-Деган ровным голосом. — Но если они капитулируют, у нас будет возможность потешить себя трофеями. Катаки, меня интересует возможность обогатить собственную Гильдию несколькими десятками светлых голов. Хэлдар, конечно, Гений, но короля играет свита, и чем она больше….
— Эти одержимые никогда не согласятся работать на Вас!
Да-Деган вновь презрительно посмотрел на Катаки, словно желая заморозить взглядом. В серых глазах не было даже капли тепла, только полярная стужа, холод межзвездных пространств.
— Делай, как я сказал, — обронил Да-Деган небрежно. — Все остальное — не твоя забота.
Взяв под руку Фориэ, он улыбнулся ей снисходительно — ласково.
— Ну-ну, — буркнул себе под нос Катаки, — блажен, кто верует. Тяпнет тебя эта змея, до крови тяпнет! Не хочешь команде бабу дать успокоить — так хоть удавку на шею накинул бы!
Да-Деган почувствовал, как дрогнула рука Фориэ, чуть дрогнули и ресницы, сжались сильнее губы.
— Катаки, — заметил Да-Деган ласково, — если ты настаиваешь на развлечениях для команды, я могу приказать вздернуть тебя.
Побледнев, контрабандист отступил на шаг.
— Прошу прощения, господин, — проговорил он ломким голосом, — я думал, так будет лучше.
— Будет лучше, если ты не будешь думать, — огрызнулся Да-Деган, чуть улыбнувшись Фориэ.
Катаки, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, поспешил удалиться; зная нрав Да-Дегана, он предпочитал не рисковать понапрасну.
Рэанин снова обернулся к экрану, огромному, во всю стену, наблюдая за передвижением кораблей в пространстве. Следом за флагманом осторожно крались корабли его Гильдии. Эскадра состояла более чем из тридцати кораблей.
Это было немало. Но и немного. Более, чем достаточно, что б раздавить Та-Аббас, даже Ирдал. Ничтожно мало, если б на пути возникли корабли отчаянных, на все готовых, неукротимых Стратегов. Эти б не дали даже просто спастись бегством, преследуя до конца.
Время тянулось бессовестно — медленно, как обычно в такие моменты. Оно замирало мухой, впаянной в янтарь. Оно иссушало душу ожиданием.
Да-Деган подумал, что если б еще был выбор, если б можно было что — то изменить, он обязательно б приказал отступать. Одна беда — отступать было некуда.
Незаметно, изнутри закусив губу, он вспоминал поля и росы, утренние туманы и быстрые летние ливни. Шум океанов, неистовство запертой в берегах, воды. Рассветы. Закаты. Благоухание цветов, из которых дети плели венки.
Он смотрел на экран, а перед внутренним взором вставали совсем иные картины….
Леса…. Глухие и пронизанные светом. Полет птиц в вышине. Рассветные трели соловья.
Какого б мира не касалась Империя, куда б не ступала ее нога, там исчезало сияние. Сменялись сияющие дни жуткими буро — серыми сумерками. И лишь в садах Императора сладко, духмяно, дурманно пахли травы, и плыл по воздуху тяжелый аромат ночных цветов.
Только память о беспросветной тоске, томлении и ужасе могла вести по нежеланному ему пути, заставляя смиряться с неизбежным. Память и воля. Да еще страх за тот мир, что исчезнет, оказавшись под пятою Империи.
Фориэ словно почувствовав настроение, коснулась его руки. Да-Деган посмотрел в ее лицо, смягчившись, увидев нежданное сочувствие.
Иногда она была циничной, резкой и грубой, совершенно лишенной всех женских качеств. Иногда в ней словно просыпалась совершенно юная, откровенная и искренняя девочка, которую ему было до слез жаль, и которую так хотелось закрыть от всех бед и невзгод, защитить от всех напастей.
Сейчас на него смотрела не умудренная жизнью леди, а юное и сочувствующее существо. Юная девчонка, которой так хотелось доверять, которой он и мог бы довериться. Перехватив ее пальцы, он обхватил ее ладонь своими руками, словно желая согреть. Мягко улыбнувшись, рэанин перехватил удивленный взгляд Катаки, и передернул плечами.
Соглядатаи! Куда б ни пошел, где б ни оказался — всегда рядом, следят за каждым шагом и жестом. Любопытством своим отравляют жизнь. Бросилась в лицо кровь, гневом застлало разум. Гневом на себя и на свой внезапный порыв. На Фориэ, на Катаки, на весь мир вокруг.
— Прежде чем предложить капитуляцию, — заметил Да-Деган с усмешкой, — дай залп по терминалам с горючим. Вероятно, так будет лучше.
На лице Да-Дегана вновь возникла улыбка. Только в этот раз она не была искренней. Кристаллики льда словно застыли в зрачках светло — серых сияющих глаз, и от улыбки веяло стужей.
Фориэ попыталась скрыть дрожь, охватившую ее, и почувствовала, как дрогнула рука Да-Дегана. Казалось — сейчас он сожалел о словах брошенных пару секунд назад. Но внезапно он вскинул голову и расправил плечи, словно устремляясь навстречу солнцу и ветру. И никаких сожалений больше не было в лице беспорочного, светлого юноши, которым он казался.
Взгляд Фориэ ласкал его кожу, задержавшись на длинных, красиво изогнутых ресницах, на завитках белых, словно пушистые хлопья снега, волосах.
Она любовалась им. Не могла не любоваться. И все же, если б у нее была возможность — она бежала бы прочь, бежала б от него без оглядки. Несмотря на пластик кабрана в кармашке, он был пугающим и чужим…. Иным. Ни один из знакомых ей Стратегов не стал бы действовать подобным образом. Ни один! Но этот странный светловолосый человек…. Знакомый незнакомец. Когда — то они были знакомы, и ей казалось — она знает все. Очаровывала его незлобивая мягкость, свет глаз. Оказалось, незлобивость не была истинной. Он был разным. То обжигал подобно огню, то замораживал холодом, заставляя кровь не течь, а с трудом проталкиваться по жилам.
И он был опасен. Куда более опасен, чем вся его свита, чем этот, подхалимчик Катаки и еще десятки его служащих.
Он был тем опаснее, что запах хищника не бил сразу в нос. Это ощущение приходило слишком поздно, когда, запутавшись в паутине его интриг, не было возможности вырваться, и оставалось, смирившись подчиниться.
Он казался душевным и близким, но был бездушен, хоть и не бесстрастен как статуя. И он был самым великим обманщиком из всех, что ей доводилось встречать.
И тем не менее, зная чуть не о всех его грехах, она его прощала. Прощала за ту легкую тень надежды, что он ей подарил. За то, что пусть и маловероятно, но его слова могли сбыться. Она прощала его за то, что истово хотела верить, а если и обманывалась, то потому, что мечтала обмануться, потому что верить намного проще, чем не иметь веры совсем.