— Ах, какая тайна! — скривилась Долли. — Тебе поведали, как ты мечтаешь о Пете, сыне дворецкого. Может, я тоже прорицательница?
— Откуда ты знаешь?..
— Нужно быть слепой, чтобы этого не заметить. Увидев Петю, ты так краснеешь, что я каждый раз пугаюсь, не станет ли тебе дурно.
Но переубедить подругу, уверовавшую в магические способности Лизы, не удалось. То же самое случилось с Мари и Натали. Теперь эта девичья троица с благоговением смотрела Лизе в рот, ожидая от неё новых откровений. Как ни печально, но Долли осталась в одиночестве. Жалко, что здесь не было ни Елены, ни Алекса — вот кто поддержал бы сестру в битве разума с суевериями, а теперь приходилось бороться одной. Долли сосредоточилась и постаралась найти прореху в рассуждениях Лизы.
— Расскажи нам, что ты почувствовала, когда коснулась руки Островского?
Лицо сестры стало задумчивым, она как будто ушла в себя. Наконец заговорила:
— Я видела клумбы с цветами и еще темно-красную розу, бархатистую, с капельками росы, но не живую, а вроде как нарисованную. Больше я ничего не поняла. Но мне кажется, что с этим человеком связано что-то очень опасное и тревожное.
Лиза замолчала. Долли потеряла дар речи, ведь сестра никак не могла знать о нарисованной розе. Что же это значит? Неужто Лиза права? Но ведь в это и впрямь невозможно поверить!
Долли вгляделась в лицо сестры. Очень светлыми, почти льняными волосами и мягким взглядом янтарных глаз Лиза походила на ангела. Но как могла до мозга костей земная Долли поверить в мистические способности той, кого привыкла считать малышкой?!
— А почему роза опасна? — осторожно, боясь показать, что уже колеблется, спросила Долли.
— Я не знаю. Те клумбы — от них веяло холодом, а роза стала последней картиной, мелькнувшей в моём мозгу, когда я отпустила его руку, — растерялась Лиза. Она умоляюще взглянула на сестру. — Я не могу объяснить, просто знаю это.
— Хорошо, будем считать, что ты нас предупредила, — объявила Долли и решительно сменила тему. — Давайте собираться на завтрашний праздник. Кто что хочет надеть?
Ее уловка помогла, все принялись обсуждать наряды и забыли о Лизиных откровениях, ещё с полчаса беззаботной болтовни — и барышни разошлись по спальням.
Долли долго не могла заснуть. Ей вспомнился недавний разговор с крёстным, тогда она сказала чистую правду, а барон воспринял её слова как шутку. Долли и впрямь не хотела рисковать свободой и наследством, поэтому не собиралась замуж. Зачем, если можно дождаться двадцати одного года, получить деньги, а потом жить своим умом, разводя лошадей? Почему желание заниматься любимым делом у мужчин похвально, а у женщин считается странным чудачеством, почти что уродством? Обидно, когда тебе не верят!
«Как я Лизе», — признала наконец Долли. Наверное, придётся сделать над собой усилие и больше не отмахиваться от сестры.
День, полный забот, все-таки взял своё, и Долли заснула. Во сне она скакала на Лисе среди сжатых полей Ратманова, а за ней летел табун темно-рыжих великолепных коней.
Утро праздника выдалось великолепным. На высоком бирюзовом небе не осталось ни облачка, солнце разогнало утреннюю прохладу и теперь заметно припекало.
Дворецкий сообщил Опекушиной, что коляски поданы. Долли пожалела, что придётся оставить Лиса дома. Ну да ничего, зато она сядет в одну коляску с Лизой и по дороге сможет поговорить с сестрой. Как только тётка в окружении своих подопечных вышла на крыльцо, Долли сразу вмешалась и рассадила всех так, как запланировала: Марью Ивановну, обеих внучек барона и Ольгу — в первый экипаж, а Лизу — во второй. Потом сама села с ней рядом.
— Почему ты сегодня так грустна? — нежно погладив руку сестры, спросила Долли.
— Нет, тебе показалось, — подозрительно быстро отозвалась Лиза.
— Я знаю тебя слишком хорошо, поэтому вижу больше, чем остальные, придётся тебе рассказать мне правду. — Долли смягчила жёсткость своих слов улыбкой, но тем не менее отступать не собиралась.
С горечью вздохнув, Лиза призналась:
— Понимаешь, мне верят лишь те, кто младше меня, а взрослые не принимают меня всерьез.
— Я вчера поверила. — Долли даже не поняла, как у неё вырвалась эта фраза, но, увидев просиявшее лицо сестры, вдруг поняла, что совсем не кривила душой. Сказанное было чистой правдой.
Глава восьмая. Праздник в Троицком
Когда правда о себе самом так унизительна, что не грех спрятать её за семью печатями, поневоле приходится выдумывать новую биографию. У Островского не было ни малейших сомнений относительно того, как он поступит. Естественно, что о своём прошлом умолчит, а если понадобится, то и соврёт что-нибудь «поблагороднее».