— По попе тоже погладить? — оскалилась Галка.
— Можешь даже пожамкать. Ой, здравствуйте! — этажом ниже стояли две старушки. Одна, вздыхая, перебирала ключи, другая в нетерпении позвякивала крышкой бидончика, литра так на полтора. Интересно, где в век всепакетирования бабушки находят разливное молоко?
— Здравствуй, деточка! — откликнулась та, которая не была занята примеркой очередного ключа к замочной скважине. — А почему без головного убора? На улице холодно.
— Да мне здесь рядом! — махнула я рукой и, вежливо попросив взглядом доверить мне связку ключей, с первого же раза открыла «упрямую» дверь. В образовавшуюся щель высунул голову любопытный кот.
— Спасибо, милочка, — поблагодарила старушка, принимая ключи, и тут же про меня забыла, цепко хватая норовившего прошмыгнуть между ногами кота — свобода как всегда манила котейскую братию. — Лямур, проказник такой, ты куда собрался? Мы тебе молочка принесли!
— Это кто такие? — Галка просунула руку под мой локоть — так на льду будет если не безопаснее, то определенно веселее: идти — так в одной упряжке, валяться на асфальте — так не в одиночестве. — Новенькие? Или родственники дяди Саши?
— Новенькие. А дядя Саша здесь больше не живет, сестра к себе забрала, — я вздохнула, вспоминая нашего лихого барабанщика. Военный оркестр когда-то определенно гордился им, но после-пенсионная деменция, усугубленная спиртным, почти в каждую полночь выгоняла бывшего музыканта на трамвайные рельсы, и наш район содрогался от барабанной дроби. Не знаю, где была сестра раньше, но однажды подъехала машина, и грозная женщина с высокой халой на голове увезла рыдающего дядю Сашу — ему не позволили взять с собой барабан. Он так и остался лежать на скамейке. Правда, провожающие видели, как круглые головки палочек высовывались из-под куртки дяди Саши, а значит, песня, живущая в душе барабанщика, еще не закончена.
— Жаль, прикольный был дедок.
— Угу, — я смотрела под ноги, коварный лед прятался под тонким слоем снега. — Эти старушки тоже ничего. Сразу видно из интеллигенции. Если и усядутся сплетничать рядом с нашими бабушками, спинку будут держать ровно, а лапки сложат на ридикюли. Ты видела, они обе в шляпках?
— Сестры?
— Нет, не похожи. У той, с бидончиком, нос остренький да глаза темные, а вторая сероглазая с тонкими, почти кукольными чертами лица. И ростом она поменьше. Хотя…
Мне вспомнилось, как остроносенькая поджала губы, когда соседский мальчишка обратился к ней «баб Вера».
— Вера Романовна, — поправила его сероглазка. — А меня, молодой человек, называйте Надежда Романовна.
— Баб Надя, — тут же исправился молодой человек пяти лет от роду, — можно вашу кошку погладить?
— Это кот, — оскорбилась за Лямура Надежда Романовна.
— Короче, раз обе Романовны, значит, сестры, — заключила Галка после вояжа в мою память. — И кот наверняка Романович. Такой же седой и интеллигентный, как и старушки.
— Он не старый, просто серой масти. Порода называется вислоухий шотландец.
— Ну почему так не везет? — вздохнула Галина. — Вот живут совсем рядом шотландцы, так и те вислоухие. Как ты думаешь, шотландцы носят под килтами трусы?
— Какая тебе разница? Тут бы просто мужика встретить. В трусах или без…
— За просто мужиком можно в парк сходить. Там один эксгибиционист из кустов как черт из табакерки выскакивает. Как раз без трусов.
— Вот и договорились. В воскресенье с утра — в парк. Так, про поцелуй не забываем… Кирюсик в машине сидит.
— Дин-дилинь!
— Ой, извините, опоздала, гололед! — я прошмыгнула в подсобку мимо Марь Степановны, демонстративно посмотревшей на наручные часы. Открыв шкаф, торопливо скинула пальто и сапоги, застегнула халат и, надевая на ходу шапку и маску, появилась в торговом зале.
— Эта в черной куртке подруга твоя была, что ли? — Марь Степановна скучала.