Молодой человек, от которого я услышал об этом, кажется, сам сомневался в достоверности рассказанного, но в то же время – это было видно по нему – находил удовольствие в распространении слухов. Он, кстати, поведал мне и несколько более реалистичную версию. Это уж совсем нечто несусветное: будто сидевший у тебя на коленях Разрушитель, которого ты вырастила до размеров собаки, – кстати, его никто не видел – на самом деле твой ребенок. Но, сестренка, с тех пор как ты вернулась в деревню, тебя никто не видел с мужчиной. Кроме того, после возвращения ты ни разу оттуда не уезжала. И, что самое главное, сообщивший мне это юноша – один из немногих, кто родился там за последние двадцать лет. Он убежден, что слухи о том, будто ты тайно родила ребенка, совершенно необоснованны.
Наш земляк, передавая мне эти слухи, как человек искусства, дал им свое объяснение, драматически сгустив при этом краски. Он, мол, хотел бы верить, что Разрушитель действительно найден в пещере, где, ссохшись до размеров гриба, пребывал в спячке. А отец-настоятель каким-то ему одному ведомым способом заключил его в твою утробу, и ты разрешилась от бремени – так на свет появился возрожденный Разрушитель. Не исключено, что отец-настоятель вложил его в тебя, «как вкладывают саблю в сая»…
Я был потрясен таким предположением! Оно привело меня в неописуемое волнение, однако больше всего меня поразило слово «сая»: оно ведь означает «ножны», но точно так же звучит и слово «влагалище». Еще в детстве эти иероглифы приводили меня в трепет, щеки начинали гореть. И не только когда я видел их – достаточно было услышать «сая». Мне в то время это слово казалось самым прекрасным, потому что оно ассоциировалось с чем-то запретным, с женщиной…
Твои ножны! Представить их себе отчетливо я, разумеется, не мог, но чувствовал, сколь прекрасны они. Я видел их даже в своих снах. Это бесконечно волновало меня. И теперь я очень ясно представил себе, как крохотный младенец уютно расположился в твоих ножнах…
Ты извлекаешь из пещеры маленького и сморщенного, как гриб, Разрушителя, пребывавшего в спячке. Вымытого, его помещают в твои ножны. Туда, где сохраняется определенная температура и влажность, необходимые для развития плода. Когда похожее на гриб крохотное сморщенное существо округлилось, стало мягким и начало самостоятельно двигаться, ты вынула его из ножен и искупала. Потом завернула в марлю и прижала к груди. Вот он уже тот самый Разрушитель, которого ты вырастила до размеров собаки и посадила к себе на колени.
Соединив оба слуха и дав им свое толкование, молодой человек высказал такую мысль: стоило Разрушителю, проспавшему сто пятьдесят или даже двести лет, очнуться, как вся предшествующая долгая жизнь и сама эта спячка представились ему единым бесконечным сном, промчавшимся как один миг. Обладает ли испытавший это Разрушитель – хотя, возродившись, он и физически и духовно стал прежним – достаточными жизненными силами, чтобы активно начать новую жизнь? То есть способен ли он вновь сделать то же, что совершил в период основания деревни-государства-микрокосма? Впрочем, все равно я с восторгом приму его возрождение, даже если опасения юноши оправдаются, и возрожденный Разрушитель до конца дней будет в полном бездействии нежиться у тебя на коленях…
3
Слова о спячке и возрождении напомнили мне еще об одном чужаке по прозвищу Сверлильщик – поговаривали, что он инопланетянин, присланный к нам с каким-то особым заданием. Он был женат на нашей деревенской женщине – я отчетливо помню, как мы, ребята, старались не смотреть на нее, такая она была хмурая, неприветливая. Ты, сестренка, наверное, тоже помнишь хозяина крохотной металлоремонтной мастерской и его мрачную жену?
Женой Сверлильщика была девушка из старинного рода, уходящего своими корнями во времена основания деревни-государства-микрокосма; она жила с кем-то из родственников – то ли с матерью, то ли с сестрой, – когда они взяли в свою семью Сверлильщика, приехавшего из приморского городка в устье реки. Однако я не припомню, чтобы рядом с обширным помещением с земляным полом, тянущимся по всему фасаду их огромного дома в центре деревни – обычная для нашего края планировка, – видели кого-нибудь, кроме самой этой женщины, сидевшей у хибати[19]. Правда, мне всегда казалось, что за перегородкой кто-то притаился. Я отчетливо помню все до мелочей, потому что довольно часто наведывался к Сверлильщику, хотя жена его меня постоянно гоняла, как и любого деревенского мальчишку.
Ты тоже, сестренка, часто ходила туда со мной. Вообще в доме Сверлильщика постоянно толпились дети. Ничего удивительного: в самом старом доме нашей долины, как бы бросая вызов ветхости, громоздился новейший токарный станок. У нас его считали сверлильным, отсюда и прозвище владельца – Сверлильщик.
Сверлильный станок. Этим словом все сказано. Уродливое сооружение, подавляющее своей тяжестью и законченностью. Эта махина занимала все помещение с земляным полом, и под ее тяжестью дом постепенно оседал.
Прозвище Сверлильщик как нельзя более точно подходило владельцу мастерской: и лицо, и фигура, и то, чем он занимался, – все обличало в нем грубость и неотесанность, и в той атмосфере, которая царила в нашей долине, он представлял собой инородное тело. Он работал на токарном станке, установленном в доме, принадлежавшем старинному роду. Его руки, перепачканные маслом, казались продолжением станка, он никогда не поднимал черного от копоти лица и, когда бы мы ни пришли, молча работал, не давая себе ни минуты передышки. Со временем Сверлильщик сделал свою мастерскую процветающим предприятием и даже смог открыть небольшой завод в том самом городке, откуда приехал к нам. Каждый день, задолго до рассвета, Сверлильщик, склонившись к рулю черного тарахтящего мотоцикла, покидал деревню, а вечером с таким же тарахтением возвращался домой. На своем токарном станке он теперь работал лишь поздно ночью или по выходным дням, а в будни, когда он отсутствовал, в общей комнате их старого дома, который под тяжестью станка кренился все сильнее, весь день в одиночестве с отсутствующим видом сидела его жена. Она склонялась в ту же сторону, куда кренился дом.
Мы, дети, хотя этого никто из нас вслух не произносил, тоже были почти убеждены, что Сверлильщик – инопланетянин. Однажды я увидел о нем сон, почти правдоподобный. Сверлильщик в черной замасленной спецовке сидел на пороге скрестив ноги. Рядом, поджав под себя ноги, сидела жена и разговаривала с деревенскими стариками. А Сверлильщик, страдая от вынужденного безделья, время от времени бросал взгляды на кучу металлической стружки у токарного станка. Жена его, тоже обычно неразговорчивая, тут, поддерживая беседу, задумчиво цедила слово за словом. Она говорила, и при этом ее лицо с крупными чертами – сразу было видно, что принадлежит она к старинному роду, – искажалось страданием.
– Муж мой, это всем известно, не совсем обычный человек. Он изо дня в день жалуется, что наша жизнь ему не в радость, одно сплошное мучение. И для меня наше супружество тоже мука. Ведь ребенок, которого я ношу под сердцем, унаследует и качества мужа, и мои; легко ли будет ему жить – что на какой-нибудь далекой планете, что на нашей Земле? Вот о чем я думаю. А еще больше я боюсь – вдруг ребеночек не будет похож ни на мужа, ни на меня…
Долго еще я оставался во власти этого сна. Меня преследовала мысль, сестренка, что организм инопланетянина в земных условиях естественно подвергается тяжелым испытаниям и невероятным нагрузкам. И с этим инопланетянином, Сверлильщиком, должна была вести супружескую жизнь – эти слова возникли в моем сне сами собой – его бледная, изможденная жена, земная женщина. С этой женщиной – теплой, податливой, земной, – с обитательницей нашей планеты, ведет супружескую жизнь инопланетянин. Нет, он не скользкий и мягкий, как осьминог, он владелец грохочущего и лязгающего металлического агрегата. Супружеский союз машины и человека. В глухой деревушке на краю земли грустная, слабая женщина носит под сердцем существо, представляющее собой новый биологический вид – продукт скрещивания пришельца и человека. Женщина действительно проявляет огромное мужество: ведь не исключено, что она породит чудовище – металлическую трубу с мягкими мясистыми наростами на концах…