— Да, я бы хотела, — чуть слышно произносит она.
И вот мы уже на улице Сен-Мор, и нежное тепло опустившейся на город ночи словно говорит нам: «Все хорошо, я — с вами. Это ваше время». Идем, перепрыгивая с проезжей части улицы на тротуар. Только бы не допустить какого-нибудь резкого или компрометирующего движения. Осмеливаюсь положить руку на плечо Мэрилин, и она не возражает.
Настежь распахиваю окна в своей квартире. Вскоре, я это знаю, над соседним домом взойдет луна, потом она медленно поднимется к облакам.
После нескольких произведений Боба Аззама и его оркестра ставлю в проигрыватель диск с записью медленных песен Билли Холидей. Расслабленно-ленивое исполнение американской джазовой певицы, у которой было нищенское детство, напоминает нам о рабстве, унижении, и мы начинаем говорить вполголоса.
Опершись руками на подоконник, Мэрилин спрашивает меня о моем прошлом. Подхожу к ней и рассказываю о детстве, проведенном в Гвиане и на Мартинике, когда я жил в джунглях. Говорю ей, что я рос как дикое животное. Это забавляет ее, кажется, она понимает истинную суть этой фразы, глубоко запрятанную в песках воспоминаний. Затем я рассказываю Мэрилин о моих текущих проектах по написанию книги. Это будет история некоего Барри Д., певца без голоса и продюсера без артистов. Иллюстрирую его жизнь при помощи картинок, жестов, предметов.
Мэрилин устремляется мыслями в будущее не без некоторого волнения, вполне осознавая жестокость современного мира. Она знает, что выбрала нелегкий путь. Она могла бы стать врачом, инженером в авиационной промышленности, адвокатом. Нет, она выбрала искусствоведение, писательство, мир, не вмещающийся в стандартные рамки. В ней есть решимость, вера в какие-то вещи, которые она еще не очень хорошо понимает, и это помогает ей преодолевать стереотипные сомнения и двигаться к намеченной цели.
Мэрилин говорит, что также любит верховую езду. Она с детства наблюдала за лошадьми, росла с ними рядом. Когда-нибудь она надеется пересечь степи Монголии на лошадях со своей подругой Галой, которая в настоящий момент руководит гуманитарной миссией в странах Восточной Европы.
— Я догадывался, что ты любишь верховую езду.
— Каким образом?
— Это тебе очень подходит. Ты любишь искусство, а я думаю, что искусство и лошади тесно связаны.
— На лошадях можно путешествовать, — говорит она. — Можно составлять карты. Ты это имеешь в виду?
— Лошадь — это животное, прирученное человеком, — отвечаю я, — животное для путешествий, для преодоления препятствий, для ведения войны. С помощью лошади можно передвигаться в пространстве, получить новые впечатления, бежать от прежней жизни. Это истоки искусства.
Мэрилин улыбается и кладет голову мне на плечо.
— Говорю всякую чепуху, — вздыхаю я.
— Это забавно, — улыбается Мэрилин. — Мы свободны и можем говорить о всякой чепухе.
— Ты мне нравишься.
Я поворачиваюсь к ней, несколько удивленный беспорядочным движением моих гормонов, касаюсь губами ее губ. Так начинается первый поцелуй, который длится бесконечно, прерываемый все более смелыми ласками. Продвигаемся к постели. Мэрилин меня раздевает, я ее раздеваю — время останавливается. Сидим по-турецки напротив друг друга, как йоги, собирающиеся войти в контакт с потусторонними силами. Снимаю с нее лифчик и вижу очаровательные груди, налитые, словно неземные фрукты. С нарастающим восхищением глажу ее шелковистую кожу.
Вытягиваюсь на кровати, сломленный интенсивностью нашего романтического опыта. Мое тело содрогается, и это похоже на эпилептические судороги, которые я не в силах больше контролировать. Мэрилин прильнула ко мне. Я чувствую тяжесть ее груди и жар лобка, прижатого к моим гениталиям. «Это ничего», — говорит она, и мы засыпаем, дрожащие, в объятиях друг друга, словно два атома, тепловые излучения которых возрождают былые страхи, прежде чем дать нам еще одну отсрочку.
У выхода из школы
Эти минуты ожидания у выхода из школы проходят довольно странно, ведь они последние — в начале сентября, после каникул, Луна начнет посещать коллеж. Эти моменты одновременно радостные и печальные. Одно не бывает без другого. Сравнивая себя с другими родителями, я невольно задаюсь вопросом: являюсь ли я сексуальным отцом? Нужно ли мне изменить свой «имидж» в ближайшем будущем? Или же мне стоит остаться отцом-холостяком и закончить свои дни в одиночестве? Приходят мамы, одни усталые, другие радостные. Этим парижским мамам смелости не занимать. Клодин сорок лет, она имеет двоих детей, а все-таки подала на развод. Я стал для нее чем-то вроде исповедника. Она думает, что я что-то могу для нее сделать. Она говорит себе: сначала развод для этого парня был настоящим шоком, но теперь у него все в порядке. Он проделал огромную работу над собой. Это здорово, я уверена. К тому же у него мускулистые ягодицы.