Катя знала, при чём, но не хотела это объяснять. У них в классе очень распространён способ, как выработать тёплый-сплочённый коллектив: почаще приносить кого-то одного в жертву. Кстати, эта мысль ей пришла в голову прошедшей весной, когда она два или три часа ехала на автобусе, продираясь сквозь грязь и слякоть тающего гололёда и сквозь кучи неубранного за зиму снега. Всё это таяло, на дороге образовывались пробки, и Кате пришла в голову одна странная мысль: «Что, если бы я прямо сейчас совершила самоубийство? Интересно, пробки бы прекратились мгновенно и автобус бы начал набирать скорость?» Так вот, сейчас она в точности была уверена, что именно это — главная причина устранения всевозможных неразрешимых проблем. Особенно, когда проблем скопится, ну слишком уж много! Тогда кто-то один должен покончить жизнь самоубийством. Именно тот, кто считает себя такой сильной ошибкой современной цивилизации, какой считала себя Дроздова.
— Ну, хорошо. Если тебя так сильно насмешило, то почему ты пакет свой не выбросишь?
— А что, он тебе мешает? — усмехнулся Федя. — Вдруг, опять кто-нибудь пристанет.
— А если те бабы про тебя расскажут нашим пацанам?
— Я высыплю на них всё это дерьмо с камнями — и текать!
Федя Пигалёв показался Дроздовой очень весёлым мальчишкой. Так они, болтая, и шли домой, до самой Федькиной квартиры. Никто из одноклассников не увязался, пока Дроздова провожала его домой. Завтра опять начнутся интриги и домыслы, но сегодня… Сегодня у Катьки было какое-то особенное настроение. Такое особенное, что её не волновало всё, что начнётся завтра, прямо с утречка. Весь этот дружный-весёлый хор голосов: «жених и невеста тили-тили тесто. Эй, ты, всё своё говно до дому донёс? По дороге ничего не растерял?!»
2
— Слушай, Пигалёв, — неожиданно спохватилась Дроздова, когда они вошли в подъезд Фединого дома и из его чёрной целлофановой сумки покатил очень резкий запах, — а ты чё, свою сумку так до сих пор на улице и не выбросил?!
— А? Что? — До Феди тоже очень неожиданно дошло, что он до сих пор держит её в руках, но теперь находится в полной растерянности и не знает, что с этим «запахом» делать дальше. — А, может, её лучше в мусоропровод?..
— Какой провод! — неожиданно разоралась и Катька, словно на неё тоже нашёл испуг, но она всячески пытается замаскировать его излишней агрессией. — Нельзя мусор засорять! У тебя же там кирпичи… и ЭТИ!
— Как?! — не на шутку испугался парень. — А что мне делать?!
— Выйди! Вынеси это куда-нибудь… Фу!… за двор.
Пигалёв так неловко себя чувствовал, словно совсем опешил. Он слепо двинулся в сторону выхода, но потом остановился на полпути и вернулся назад.
— Чё ты так перепугался? — захохотала Катя, глядя на его растерянность. — Пигалёв! Ты так глупо смотришься, словно заблудился в трёх соснах. С тобой всё хорошо, мальчик?
— Я не могу выйти, — не хотел он это говорить, но молчать для Феди было ещё тяжелее. — Там подростки, эти, обкуренные, стоят возле подъезда…
— Ты что, испугался их, что ли? Как тех троих дур? Ну, брось тогда его здесь… Господи, Пигалёв!… Чё ты такой?! Чего тебя так ошарашило?
— Ну… Не знаю…
— Чё ты не знаешь?!
— А чё ты на меня орёшь?
— Так, я не поняла! — продолжала Катя показывать над ним своё превосходство. — Ты меня что ли боишься? А, заяц?
Этот странный новичок ей показался каким-то психически неуравновешенным. В её глазах он был похож на параноика, у которого начался приступ беспричинной тревоги. Страха из-за самого себя и боязни перед окружающими. И поэтому она старалась себя вести в точности также, как собственные одноклассницы, ежедневно изводящие её своими насмешками и издёвками.
— Нет, не тебя, — промямлил Пигалёв. — Ну… в общем… Тебя я вообще не боюсь!
— Ну да: «кто ты такая, чтоб я тебя вообще боялся!» Ну, а что ты тогда так задрожал? Может, мне выйти? Подождать на улице, пока у тебя «шугань» пройдёт?
— Нет-нет… Я не о том…
— Ты, вообще, нормальный человек? Тебя в школу отпускать можно?
— Ты что, бабушка?!
— Чё, бабушка? Ты свою бабушку хочешь на подмогу позвать, да, мамсик?
— Нет. Просто, ты так говоришь, как будто моя бабушка!
— А что такого? Я могу и с твоими родителями поговорить. Думаешь, я такая же сцыкуха, как и ты? Постесняюсь разговаривать с твоими педофильными родичами?
— Просто, я людей боюсь.
— Да? — хихикала Катя. — Ты всех людей боишься? Потому что им на тебя наплевать?
— Нет, ты опять меня неправильно поняла!
— А чё ты меня перебиваешь?
— Это ты меня перебиваешь! — тоже перешёл Федя на крик (но у него крик получался каким-то неуклюжим — как ослиный рёв; ему больше подходило бормотание, а не крик: долго и канючливо что-то рассказывать, пока Федин собеседник (чисто случайный прохожий) не почувствует, что его уговорили и не согласится с тем, что Федя психически нормальный, и вообще никакой неполноценности у этого мальчика нет и быть не может). — Я не всех, а только тех, кто живёт в нашем районе.
— Чё, серьёзно, что ли? — Катька смотрела на него и нарадоваться не могла, что наконец-то в их классе появился кто-то более «дистрофический», над кем можно издеваться ещё больше, чем над ней самой. Она специально вела себя вызывающе, чтобы его провоцировать; чтобы он попытался её ударить, тогда она с ним сцепится, а завтра всем в школе будет рассказывать, что он насильник (мол, этот Пигалёв вёл её до самого дома, но потом побоялся, что родители опять устроят над ним инцест и решил напасть на неё прямо в подъезде, не заводя в квартиру); Дроздова ещё синяк себе под глазом нарисует фиолетовым фломастером.
— Да! — орал парень, недовольно глядя на её ухмыляющуюся рожу. — Да, да, серьёзно. Что ты так надо мной смеёшься? Если я выйду и попытаюсь где-нибудь выбросить этот мешок, мелкие обязательно за мной проследят и заложат старшим. Что вообще в этом такого смешного?!
— Просто, мне кажется, что ты мне намекаешь, чтобы вместо тебя Я это сделала. Пошла на улицу и выбросила куда-нибудь подальше твоё дерьмо.
— Но ведь они видели, что мы вместе заходили! Ну, в смысле, могли догадаться. Могли проследить как-то…
— Не, чувак, ты в натуре с тараканами!
— А у кого нет никаких тараканов?! Может быть, у тебя?
— Не, я с тя угораю! У тебя же есть какие-то конкретные враги? Соседи, которых ты на дух не переносишь. Пошёл бы, да пораскидал разным уродам под дверь… А? Что ты хотел сказать?.. Думаешь, они через глазок тебя «запалят», да? И ты опять мне предлагаешь раскидать-пойти?.. А?.. Или что? Ты думаешь, что они успели меня запомнить, да? Только глянут в свои глазкù и, хоп, сразу узнали и на ус намотали! А на тебя потом новые орехи. А во всём виновата опять Я! Какая-сякая Катя Дроздова…
— Ты опять всё превратно поняла… перефразировала всё, что я вместо тебя хотел сказать.
— Чё-чё-чё? Ну-ка, ещё раз и медленнее… теми же словами. Блин, это на диктофон надо записать!
— Ты спрашивала: есть ли у меня враги? Я отвечаю: у меня нет никаких врагов. Я очень люблю всех людей. Но только не могу понять, почему они меня ненавидят.
— В смысле, ненавидят?
— Ну, они так сильно меня презирают, что я уже начинаю бояться. Буквально всех и каждого. Ну, как в той поговорке: «трусливому зайке и пенёк — волк».
— Ну, ты меня-то хоть не бойся! Чё-то я так разошлась… Пошли лучше к тебе быстрее! А то стоим как дураки — орём друг на друга…
— А что случилось?
— Да ничего не случилось.
— Просто, я на первом живу, но у тебя такой голос, словно ты чем-то встревожена.
— Да нет, причём здесь «встревожена». Просто, тебе неслыханно повезло, парниша.
— В каком смысле повезло?
— В таком, что нас с тобой никто не унюхал из твоих злыдней-соседей. Пока мы тут стоим, никто не вошёл в подъезд и никто не спускался по лестнице.
Но Катька врала. На самом деле, она только сейчас поняла причину того бессознательного страха, который охватил её во время задержки внутри подъезда. Дело в том, что пока они тут стоят, из темноты в любой момент могла неожиданно выйти та самая — девочка-клон. «Ну, что? — проговорила бы она своим безумно тихим голосом. — Я тебе в прошлый раз обещала, что мы продолжим наш с тобой разговор?! Вот мы и встретились, сестричка…»