Как-то поздней ночью приехал Метра. В Межакактах уже спали, и он разбудил всех сильным нетерпеливым стуком в дверь. Подошедшая Лиена спросила, кто там, но Метра заорал на неё, чтоб открывала без разговоров. Обычно Метра относился к Лиене если и не очень почтительно, то, во всяком случае, с известным уважением — как он сам говорил, "обхаживал" её. Лиена отодвинула засов, решив, что старший лесник пьян. Только на этот раз он пьяным не оказался, хотя можно было по пальцам пересчитать дни в году, когда он не был навеселе.
Войдя, он кивнул на комнату Илмы и спросил:
— Дома?
— Где же ей быть среди ночи? — ответила с неприязнью Лиена.
Но Метру, давно привыкшего к тому, что мать Илмы не встречает его с распростёртыми объятиями, резкий ответ не удивил.
Захлопнув входную дверь, он прошёл в комнату Илмы.
Лиена хотела вернуться и лечь, но осталась на кухне. Сон старого человека пуглив, как заяц, сгонишь — не вернёшь.
До неё доносился приглушённый голос Метры, торопливо что-то говорившего Илме. Сквозь две двери слов нельзя было разобрать, слышалось лишь неясное бормотанье. Вдруг Илма воскликнула:
— Господи боже, что же нам теперь делать!
— Тише! — зашипел Метра.
И снова монотонно-шепелявое бормотание.
Отворилась дверь, и вышла Илма. Она была совсем одета, на голове платок, жакет застёгнут на все пуговицы.
— Ты не спишь? — обратилась она к матери.
Заметно было, что Илме очень неприятна эта встреча с матерью.
— Шла бы и ложилась спать, — заговорила она немного спустя, не дождавшись ухода Лиены.
— Что ты меня гонишь? — спокойно спросила Лиена.
— Я тебя не гоню… — замялась Илма, — я только думала…
Она подошла к гвоздю, на котором обычно висел ключ от сарая. Его не было.
— Где ключ? — испуганно спросила Илма.
— На что он тебе ночью?
— Ах боже, оставь меня в покое… Зачем тебе всё знать!
— Я твоя мать, и мне нужно знать!
— Послушай, мать. — Илма потеряла терпение. — Я не девочка. Не вмешивайся в мои дела. Поговорим в другой раз — завтра, послезавтра. А сейчас отдай ключ!
— Я не брала его.
— Врёшь! Отдай! — Илма еле удержалась от крика, вспомнив, что наверху ведь спит Гундега. — О господи, не тяни ты, дорога каждая минута!
— Вон где лежит твой золотой ключ. — Лиена медленно поднялась, подошла к полке и показала на груду тарелок. — Ты как сумасшедшая. Прячешь его сама не знаешь куда.
Ключ и в самом деле лежал в уголке, куда не достигал свет лампы. Илма, вспомнив, что вечером сама положила его туда, бросилась к полке и долго шарила у стены негнущимися пальцами.
Вошёл нервный, взъерошенный Метра.
— Что копаешься, Илма? — крикнул он на неё.
— Тише! — просительно выдохнула Илма. — Гундега…
— Ти-ше! — насмешливо передразнил он. — Заорёшь и ты, если тебя посадят за…
— Чшш!
Наконец в руке Илмы блеснул большой ключ жёлтого металла. Лиена была права, он был точно из золота.
— Скорее! — торопил Метра. — Лошадь стоит у самых дверей.
Они поспешно ушли. Лиена слышала, как стукнула дверь сарая, затарахтела телега. Уехала и вновь вернулась обратно. Лиене померещилось, что их там во дворе "водит" нечистый. Человек хочет уехать отсюда, но возвращается обратно. А она, Лиена, не в состоянии ни крикнуть, ни удержать. Она может лишь слушать, думать свою нескончаемую думу и ощущать, как болит сердце…
Тяжело, непомерно тяжело сознавать свою вину, полвека нести это сознание, как камень на спине, чувствуя, что ни помочь, ни исправить что-то не можешь. Если бы она тогда не настояла на этом сватовстве… А ведь судьба предоставила ей ещё одну возможность, когда Илма прибежала домой с завёрнутыми в платок старыми часами. Дочь тянулась к ней, а она… она оттолкнула её. Перед её глазами тогда стояли только двадцать пять гектаров земли, фруктовый сад, семь коров, яркая белизна стен дома. Видела она, конечно, и ещё кое-что: бахвальство старого Бушманиса, неуёмную алчность этого семейства, и… старалась не замечать. Ведь по сравнению с её усадьбой Межакакты казались дворцом. Сама она из батрачки стала хозяйкой Леяскарклей, теперь Илму сосватала в Межакакты, и, кто знает, возможно, дочь Илмы… возможно…
По двору осторожно проехала телега. Опять вернулась!
Как жутко! Лиене вдруг почудилось, что это похоронные дроги. Свезут одного и снова возвращаются назад. Ей за свою жизнь так часто приходилось слышать стук копыт по кладбищенской дороге! Впервые она испытала страх, когда отца вперёд ногами вынесли из дому. У матери-батрачки их осталось три дочери. Старшей, Лиене, только исполнилось шестнадцать лет. Как давно, как невероятно давно это было! Лиена уже привыкла к тому, что она старуха. Даже не верится, что когда-то она была молодой. Молодость, лёгкая ли, трудная ли — птицей промелькнёт. Только старость тащится, опираясь на клюку… Лиена слышала, люди говорят — жаль ушедшей молодости. Жаль? Не жаль? Кто знает… Трудно даже представить, как можно прожить всё сначала. Нет ни сил, ни желания. Неужели она когда-то была ловкой, проворной хохотушкой? "Ты проворная, как трясогузка", — говаривал в первый год замужества муж. Слова проходили мимо ушей, не радуя. Если бы их сказал тогда кто-нибудь другой…