Лиена незаметно подошла поближе. Илма.
— Что ты здесь делаешь?
На землю вдруг упал небольшой завёрнутый в пергамент пакетик.
— Как ты меня напугала! — Оправившись от страха, Илма нагнулась за свёртком.
— Что там?
— Тише! — зашипела Илма. — Я завернула деньги. Тогда, ночью, спрятала…
Лиене не надо было спрашивать, когда, какой ночью и куда Илма спрятала деньги. В сером стволе дерева разинутой пастью темнело дупло.
— …а сейчас мне нужны две-три сотни. Заплатить портнихе и купить туфли. Скоро день рождения Гундеги.
Пошелестев бумажками, она сунула свёрток назад в дупло.
— Почему ты хранишь деньги не дома, а здесь? — Лиена показала на яблоню.
— Ах, вот что… — Илма натянуто улыбнулась. — В лесничестве комиссия.
— Разве эта комиссия зарится на твои деньги? — спросила Лиена с упорством старого человека.
— Ах, ничего ты не понимаешь! — уклончиво бросила дочь, направляясь к дому. Мать медленно пошла за ней.
"Как собаку…" — подумала она и, как ни странно, не почувствовала обиды. После той мучительной бессонной ночи, полной горьких упрёков самой себе, в Лиене появилось какое-то равнодушие. Оно, точно завеса, отделяло её от окружающего мира, погасило яркость его красок и в то же время защищало от новой боли.
Гундега возилась на кухне со старым велосипедом. Она нашла его на чердаке в углу, где он стоял, покрытый многолетней пылью. Протерев велосипед сырой тряпкой, она обнаружила, в каком жалком, безнадёжном состоянии он находится. Мало того, что он был без шин, вся рама оказалась перекошенной, спицы сломаны, одна из педалей болталась, точно вывихнутая. Велосипед отслужил своё, и, видимо, никакая сила не в состоянии была вернуть его к жизни…
Илма, поглядев на возню Гундеги, сказала:
— Оставь ты его в покое. Не хочу, чтобы ты убилась. Подвернулся бы сборщик утиля — отдала бы. Надо будет освободить чердак от хлама, много там его набралось.
— Я там видела почти совсем хорошие стенные часы.
Между бровями Илмы залегли две вертикальные сердитые морщины.
— Часы?
— Да, такие старинные, с большими гирями.
Илма закашлялась.
— Выбросим их тоже.
— Они не ходят?
— Ходят или не ходят, всё равно выбросим, — твёрдо, точно приговор, произнесла Илма.
— Не понимаю, — возразила Гундега, — зачем выбрасывать, если ходят?
Илма промолчала.
Замолчала и Гундега. Она подняла дребезжащий и лязгающий велосипед, чтобы отнести его назад на чердак. В дверях она задела за косяк, и "вывихнутая" педаль с грохотом упала на пол.
— Барахло, только и всего, — прибавила Илма. — Жаль, я не знала, что тебе так хочется иметь велосипед. На будущей неделе твой день рождения, я бы тебе подарила.
— Спасибо, тётя, не надо… — отозвалась Гундега. — Я сама, когда получу аванс…
Илма глядела на неё, не переставая удивляться, как сильно, почти невероятно изменилась Гундега, Она уже совсем не та девочка, которая ещё осенью сияла от радости, получив в подарок простенький полосатый штапель, радовалась тому, что её не бранили за рассыпанный изюм…
— Почему не надо? — продолжала Илма, чтобы разговор не получился куцым. — Ты немало тут поработала. Ведь скоро будет год, как ты живёшь у нас! Не приготовь я тебе другого подарка, право, подарила бы велосипед. Ведь тебе трудно каждый день ходить так далеко на ферму.
— До фермы-то нетрудно. — Гундега обернулась на пороге. — А вот до Сауи — да.
— Да Сауи можно добраться на автобусе.
— Автобус, тётя, ходит не тогда, когда мне нужно.
— Когда же тебе нужно?
— Чтобы я могла возвратиться вечером домой.
— Он как раз в половине восьмого идёт!
Гундега даже улыбнулась непонятливости Илмы.
— В половине восьмого мне рано. Уроки ещё не кончатся.
Илма тщетно старалась скрыть свои чувства. Гундега сразу заметила, что известие ей не по душе.
— Значит, всё-таки?
— Я уже сдала документы. За первую четверть у меня табель есть. Начну заниматься с ноября. Ноябрь, декабрь… В ноябре снегу ещё не будет, в декабре, пожалуй, выпадет. Тогда смогу ходить в Саую на лыжах…
— А мне ты об этом ничего не сказала, — упрекнула Илма, не дослушав до конца, и вдруг испугалась мысли, что сейчас Гундега выпрямится, как когда-то Дагмара, и осадит её: "Я совершеннолетняя".