Но нет, этого не случилось. Гундега только удивилась.
— Я говорила. Весной. И вы, тётя, ничего не возразили.
Илма вспомнила. То, что она тогда сказала, Гундега, наверное, не восприняла как протест.
— На кого же ты решила учиться?
— Прежде всего хочу окончить вечернюю среднюю школу.
— И какой в этом будет толк?
Гундега удивлённо подняла глаза, не зная даже, что отвечать. Она прислонила велосипед к стене — ударившись о неё, он звякнул, точно жалуясь, что его вытащили из тишины сумрачного чердака.
— Я, тётя… я многое узнаю. И если успешно закончу, смогу учиться дальше, пойти в вуз.
— Читать и писать ты умеешь…
— Но этого ещё недостаточно! — воскликнула Гундега.
— Недостаточно? А скажи мне, что значит достаточно? Возьми хоть эту самую, твою рыжеволосую, как её?..
— Жанна.
— Да. Жанну. Ты говоришь, она окончила среднюю школу. Думаешь, свиньям очень нужны её грамматики или тригонометрии? От её учёности свиньи и ухом не ведут. Или возьми эту длинную жердь — её брата, зоотехника. Говорят, высшее учебное заведение, какую-то академию окончил. А топчет тот же навоз, в тех же хлевах, что и другие, неучёные. Сколько ему платят, не знаю, но вряд ли он больше тысячи получает.
— Если всё превращать только в деньги… — начала Гундега, но Илма прервала её:
— Помнишь ту бабёнку из Дерумов, в кожаной куртке, что купила Ингу? Хорошо, если она посещала школу две зимы, а разъезжает на "Волге", как барыня. В её шикарном доме снимает комнату бухгалтерша промкомбината и в свободное время полет её огород. Эта бухгалтерша платит за девятиметровую комнатку полтораста рублей и ещё прополкой занимается. А та, в кожаной куртке, командует. Вот как оно в жизни бывает!
— Таких кожаных курток немного! — горячо сказала Гундега.
Илма, кротко поддакнув, и не думала возражать.
— Конечно, немного. Но почему бы, скажем, тебе и мне не принадлежать к числу тех немногих, которые разъезжают на своей машине и не трясутся над каждой копейкой?..
— И всё же я пойду в школу, — решительно заявила Гундега.
— А работа?
— Буду работать, как и до сих пор.
— Видишь, — сказала Илма неуверенно, — если днём ты будешь занята на ферме, вечером в школе, то как выдержит бабушка? Она и так еле на ногах стоит…
У Гундеги чуть заметно дрогнули уголки рта. "Кажется, задело…" — подумала Илма, взглянув в открытое лицо девушки.
— Другие старые, больные люди в её годы посиживают на лежанке, Гунит. А наша — в заботах с утра до вечера. Мне совесть не позволяет взвалить на неё ещё больше работы.
— Как вы сказали, тётя?
— Я говорю, мне совесть…
Илма не договорила. На губах Гундеги появилась горькая усмешка.
Нет, в самом деле, эту девчонку не узнать. Куда делась робкая, пугливая Гундега?
Матисоне, желая порадовать Гундегу, предоставила ей свободный день. А сама Гундега, выгнав вместо Лиены скотину, грустно подумала, что лучше бы сейчас, в день рождения, быть там, на ферме. Лиена опять прихворнула и утром, прежде чем встать, долго ворочалась и надсадно кашляла. Замесив тесто для кренделя и поставив квашню на плиту, снова прилегла. "Только на минуточку", — извиняющимся голосом сказала она. Но когда Гундега пригнала коров, тесто уже уходило, а Лиена продолжала лежать.
— Подай палочку! — попросила она слабым голосом.
— Лежи, бабушка!
— Нет, нет, — заупрямилась Лиена, — дай сюда. Да, сначала принеси капли. Те, с синей наклейкой, здесь у меня где-то был сахар.
Высохшая жёлтая рука её, пошарив под подушкой, вытащила два куска сахару, завёрнутые в бумажку.
— Приму капли, встану и испеку, — говорила Лиена. — У тебя, дитятко, и так невесёлый день рождения. И подарить ничего хорошего не могу.
— Не надо, бабушка, — сказала Гундега, отсчитывая сердечные капли. — Двадцать, двадцать один, двадцать два… Это как раз кстати, что у меня свободный день. Ты можешь полежать, отдохнуть. Двадцать девять, тридцать… Хватит?
— А когда ты сама отдохнёшь?
— Я ведь молодая… На, принимай лекарство…
— Гунит…
— Да?
— Открой сундук. Поройся, там в самом низу должны быть шерстяные чулки.
— Разве тебе холодно, бабушка? — удивилась Гундега и, пошарив, вытащила чулки. — Наденешь?
— На что мне под тёплым одеялом? Я их вечерами вязала. Бери, детка, себе. Больше мне нечего тебе подарить. Толстые они, правда, а молодые теперь всё больше носят тонкие, прозрачные…
Чулки и в самом деле были толстые, из грубой шерсти, но в зимнюю стужу в них, должно быть, тепло. Вывязывая пятку, Лиена на одном чулке не заметила спустившуюся петлю… Гундега вспомнила изумительно тонко связанные белые рукавички, подаренные Лиеной… Рукавички и… и эти чулки. Простые предметы как бы служили вехами на жизненном пути Лиены, указывая на огромные и вместе с тем почти незаметные в обычном течении дней изменения, происшедшие с ней.