— Так я пойду, — помешкав немного, проговорил Метра. — Счастливо!
И, даже не подав ей руки, он повернулся и пошёл. Собачонка было дёрнулась за ним вслед, но, когда он скрылся из виду, улеглась и лишь тихонько заскулила, положив морду на передние лапы и глядя в ту сторону, где исчезла фигура Метры.
Илма тоже смотрела ему вслед.
На минуту в ней шевельнулось лёгкое сожаление, но не о том, что Метра уезжает и никогда, вероятно, не вернётся, а о том, что прощание было таким по-деловому сухим. Она была бы не прочь всплакнуть на его плече, как полагается при расставании двух влюблённых. Но Метра расстался с ней, как со старой, надоевшей вещью. Когда бросают пятидесятилетнюю женщину, наверное, даже не стоит притворяться грустным…
Но не успел Метра скрыться за молодым сосняком, как собственная женская слабость, запоздалая тоска по тому, что, бесспорно, было достоянием молодости, представились Илме в глупом и смешном виде. И вновь перед её взором возникла дырявая, крыша сарая, обвалившаяся изгородь. И снова её охватил страх: что же будет с Межакактами… Долго ли можно будет скрывать, что у неё две коровы, а не одна, как у всех остальных? Свинью можно спрятать хоть в погреб, а куда деть корову?..
Солнце медленно опускалось за деревья, придавая им багряный оттенок. Лес налился таинственным сумраком. Нагретая за день солнцем вырубка благоухала малиновым вареньем. Лишь из лесной чащи тянуло влажной прохладой. Илма ничего не слышала, не видела, не чувствовала.
Она опомнилась и вздрогнула от вечерней прохлады, когда щенок, вскочив на ноги, сильно дёрнул верёвку. Он вопросительно смотрел на Илму, удивляясь, чего они здесь так долго стоят, когда давно пора бы полакать тёплого молока.
— Правильно, — вполголоса проговорила Илма, взяв мотыгу и завернув в тряпку нож, — пойдём домой… Нери!
Глава четырнадцатая
Когда гаснет фонарь
Серко всю ночь скулил во дворе возле будки. Выть он, наверно, ещё не умел. Вой разбудил бы людей, а жалобное поскуливание никого не беспокоило. Метра, вероятно, ещё никогда не сажал щенка на цепь, да и правду говоря, она была слишком тяжёлой для него. Вначале Серко хотел убежать от неё и пустился вокруг будки, но цепь, лязгая и подымая клубы пыли, преследовала его. Тогда он принялся грызть и царапать её когтями и, наконец, выбившись из сил, жалобно, по-щенячьи заскулил. Так продолжалось три ночи. Днём Серко оживлялся. Поспав под утро часа два, он приветствовал каждого члена семьи смешным тоненьким лаем; всякий раз, забыв о привязи, он пытался бежать за человеком, но на границе между утоптанной вокруг будки землёй и зелёной муравой ошейник сдавливал ему шею и не пускал дальше.
От скуки он погонялся за чёрной курицей, повадившейся после гибели Нери нестись в его будке, и за это Илма впервые наказала его толстой гибкой хворостиной. На месте удара долго дыбилась потускневшая шёрстка. Щенок нахохлился, как воробей в стужу. И после этого весь вечер не вылезал из будки, только в глубине сверкали два чёрных глаза. Несмотря на зов Илмы, щенок даже не подошёл к миске с едой.
"Смотри, такая мелюзга, а уже с характером, — довольно усмехнулась Илма. — Будет хорошим сторожем!
Как-то раз Лиена заикнулась было, что Серко следовало бы спустить с цепи и дать побегать. Илма прикрикнула на неё: она растит собаку не для красоты, а для охраны дома. А пустобрёхи, которые бегают везде, злыми не бывают.
Последнее время Илма покрикивала на мать из-за каждого пустяка; то суп пересолен, то чуть меньше обычного надоено молока, то сметана слишком кисла, то толста снимаемая с картофеля кожура или много расходуется муки. В Илме постоянно что-то кипело, клокотало, бродило, стремясь вылиться через край. Ей казалось, что все в заговоре против неё: люди, сама жизнь, судьба. Метра уехал, от Гундеги никакой помощи в хозяйстве. И мать, даже родная мать, и та! Теперь, когда Илме труднее, чем когда-либо, она скрипит, хворает. Как назло…
Лиена обычно не отвечала на покрикивания Илмы. Если бы она попыталась возражать, поднялся бы отвратительный скандал с ненужными горькими упрёками. А так Илма покричит, покричит и успокоится до следующего раза. Одна головешка ведь не горит.
Наступала осень. Надо было убирать огород, копать картофель, должны пороситься обе свиноматки. Кто всем этим будет заниматься, не считаясь с силами и временем? И так уже мать не справляется с домашним хозяйством. Чистит, чистит картофель, да вдруг отложит в сторону нож, вытрет о фартук руки и, ни слова не говоря, семенит к кровати прилечь.