Они выжидательно смотрели друг на друга — человек и собака.
— На место! — раздался властный голос.
Собака съёжилась, точно от удара. Ненависть сменилась выражением безграничной преданности, ярость — унизительным страхом.
Илма быстро спустилась с крыльца, протянула Гундеге руку, но тут же, будто устыдившись, обняла её.
— Приветствую тебя в Межакактах, Гунит!
Слова Илмы прозвучали торжественно, она как бы подчёркивала значительность этой минуты.
Гундега растерялась. Её отзывчивая натура тянулась к ласке. Она подняла руки, чтобы обнять Илму, по рядом послышалось грозное рычание, и Гундега, вздрогнув, отступила на шаг. Илма увидела, как быстро угасла нежность, осветившая было личико девушки.
— Он привязан, — успокоила Илма. — Он всегда меня так охраняет. Это Нери, Гунпт!
«Как странно! — подумала Гундега. — Первый, с кем меня в этом доме знакомят, — Нери…»
Услышав свою кличку, пёс, виляя хвостом, выжидательно поглядывал на хозяйку.
Илма спохватилась:
— Что же мы стоим посреди двора! Пойдём в комнату! Дай мне один чемодан!
Чемодан оказался тяжёлым. Илма представила, как трудно было Гундеге тащить вещи от автобусной остановки. Она почувствовала лёгкие угрызения совести и, чтобы заглушить их, неестественно бодро заговорила:
— Бог мой, да ты, кажется, везёшь в Межакакты приедиенские камни!
— Там книги, — серьёзно ответила Гундега. — Они тяжёлые.
— Собиралась пойти встретить тебя, да…
Илма прикусила язык: «Вот дурная, к чему я начала этот разговор!»
Гундега простодушно улыбнулась.
— Здесь близко. Заблудиться негде — дорога прямая. Дошла сама.
Кухня встретила приехавшую ласковым, уютным теплом, запахом блинов и заботливыми руками старой Лиены.
Она погладила Гундегу по голове, точно ребёнка.
— Какая ты худенькая… Устала с дороги, ноги, поди, промокли…
Лиена была похожа на бабушку. Так оно и должно быть, ведь они сёстры. Хотя бабушка была высокая, видная…
«Была», — у Гундеги дрогнули губы.
— Не горюй! — Лиена не знала, как утешить эту хрупкую девушку с детским печальным лицом. — Как-нибудь уживёмся.
Илма открыла дверь в прихожую.
— Поднимемся, Гундега, наверх, я покажу тебе твою комнату.
Илма понимала, что лучше всего утешит человека уверенность в том, что ничто не кончилось — пока мы живы, жизнь продолжается. И на самом деле: что же кончилось? Умер старый человек. А самой Гундеге всего лишь семнадцать лет.
«Ах, если бы и мне было только семнадцать,!..» — подумала Илма.
Она даже и не смогла представить, что бы она делала, если бы вдруг помолодела. Семнадцать лет… Как пленительно звучат эти слова!
Из прихожей узкая, крутая лестница вела наверх. Илма шла впереди с лампой.
— Здесь ты будешь жить, Гунит.
Небольшая комната с покатым потолком. Старинный громоздкий комод с таким же старинным, потускневшим зеркалом в деревянной оправе. Столик, два стула. Узкая кровать с зелёным стёганым одеялом и пышной белой подушкой.
Илма подошла к кровати и, взбив подушку, любовно разгладила её.
— Пух от собственных гусей.
Затем поправила одеяло, выдвинула ящики комода.
— Устраивайся. Бельё и разную мелочь положишь сюда. Платья, какие получше, можешь повесить в шкаф внизу.
С минуту она ходила по комнате, не зная, что ещё сказать. Наконец взгляд Илмы заметил на стене что-то неуместное. Это был прикреплённый кнопками маленький рисунок.
— Пусть остаётся, — попросила Гундега.
Сделав вид, что не слышит, Илма вытащила ногтями кнопки — они раскатились по полу.
Но последняя кнопка не поддавалась, и, потеряв терпение, Илма попросту сорвала рисунок, оставив на степе кнопку с обрывком бумаги.
— Кто это рисовал?
Илма, помедлив, нехотя ответила:
— Раньше это была комната Дагмары.
Скомкав рисунок, Илма открыла дверцу печки, и бросила его туда.
— Печь я не топила, пока ещё не холодно. Ну, а если будет прохладно, не стесняйся, принеси дрова из сарая и затопи. Фредис покажет, которые посуше. А теперь раздевайся и приходи на кухню ужинать.
Шаги Илмы донеслись с лестницы.
Гундега подошла к окну. Кругом, куда ни глянь, голубоватые кроны сосен. Закат погас, и теперь в сумерках кроны походили на высокие волны, гребни которых серебрились в лунном сиянии. Сквозь закрытое окно доносился монотонный гул, он напоминал шум воды. Гундеге даже на минуту представилось, будто она стоит ночью на острове посреди Даугавы. Немножко жутко, но удивительно хорошо.