раскладной стул.
«Пасынки академии», — подумал Коста, оделся и
вышел на улицу. На пристани против главного подъезда
мокрые сфинксы с головами фараона Аменофиса III,
казалось, ежились под колючим дождем. Коста вспом-
нил, что сфинксы были привезены из Фив: «Каково им,
обитателям знойного Египта, в русской столице!»
* Программист — ученик, получивший право участвовать
в конкурсе на золотую медаль за лучшую картину.
** И а т у р щ и к и и л и модели для живописцев и скульп-
торов.
9
Только пятый час, но на Исаакиевском мосту и
вдоль набережной уже маячили бледно-желтые круги
вечерних фонарей.
Хетагуров поднял воротник легкого пальто и зашагал
на четвертую линию. На душе было смутно.
В маленькой мансарде его ждал обед, приготовленный
кроткой набожной старушкой Анной Никитичной. Коста
погрел руки у железной печки. Потом переоделся в се-
рую будничную черкеску, костюм бережно повесил на
спинку узкой железной кровати.
В который раз приходила одна и та же мысль: «Что
бы ни произошло, нужно выдержать все невзгоды, не
бросать академии. Что бы ни было—выдержать!..»
Снял нагар со свечи — лучше осветилось бедное уб-
ранство мансарды. На стене у кровати — выцветший от
времени французский гобелен с какой-то пастушеской
идиллией, над ним портрет Лермонтова в форме пору-
чика Тенгинского пехотного полка. В углу на мольбер-
те — неоконченная картина «Дети-каменщики», рядом —
старый шкаф с книгами...
Пора собираться на вечернюю лекцию. Коста протя-
нул руку к черной косматой бурке. Взгляд упал на пода-
рок отца, красивый кубачинский кинжал. Одеть или нет?
Подумав, пристегнул его к другому осетинскому поясу.
Лекция затянулась. Читал ее Лев Слонимский, су-
хонький, подвижной старичок — очки в золотой оправе,
бородка клинышком.
— История как наука в истинном смысле этого слова
есть нелепое понятие, — говорил он, немного шепеля-
вя.— Безотчетные мнения и распоряжения нескольких
великих правителей вершат судьбами нации...
Обычно внимательно слушавший преподавателя, Хета-
гуров на этот раз записывал в тетрадь для лекций одну
за другой стихотворные строки.
— Время от времени возникают критические положе-
ния, — продолжал старичок, — сражения, внутренние
перевороты, в которых малейшие случайности могут из-
менить ход событий... Говорят, что история Европы за-
висела одно мгновенье от того, заметит или не заметит
часовой на корабле Нельсона корабль Наполеона, про-
ходящий невдалеке...
10
То дум моих бремя,
То вещий фаидыр*
Несу я, как семя,
Поэзию в мир,—1
с увлечением писал Коста. А рядом с ним добросовестно
отсыпался круглолицый блондин в форме мичмана. По
всем признакам, он был вольнослушателем. Каким вет-
ром занесло моряка на лекцию о законах истории, обя-
зательную только для учеников, Хетагуров понять не мог.
Долго еще расглагольствовал Лев Слонимский о не-
ясных законах истории, пока, наконец, сам не запутался
в них.
В перерыве мичман куда-то исчез. Возвращаясь до-
мой, Хетагуров еще издали узнал его. Мичмана окружи-
ли какие-то подозрительные люди. Он был пьян, без фу-
ражки, что-то бурчал себе под нос, а маленький провор-
ный человечек в потертой куртке мехом вверх старатель-
но стаскивал с него дорогой офицерский плащ.
Хетагуров пронзительно свистнул, распахнул бурку —
сверкнуло золото кубачинского кинжала. Грабители ис-
чезли.
Подошла группа учеников. Оттирали мичману уши,
приводили в чувство, спрашивали, где живет. В ответ
он бубнил что-то невразумительное о черных очах...
Коста жил ближе всех — пришлось взять моряка к се-
бе. Всей гурьбой тащили его по ступенькам крутой
лестницы. Старушка хозяйка встретила гостей безропот-
но: при жизни своего мужа, моряка и гуляки, она при-
выкла ко всему.
Мичмана уложили на кровать, а Коста почти до рас-
света просидел за столом, написал большое письмо
отцу, Левану Елизбаровичу, в селение Георгиевско-Осе-
тинское и закончил стихотворение «Надежда», начатое
на лекции. На исходе ночи вздремнул, положив голову
на папаху.
Утром познакомились.
— Владимир Владимирович Ранцов, — как ни в чем
не бывало представился мичман. Столь странное появ-
ление и ночлег в чужой квартире, видимо, не очень-то
смутили его.
* Фаидыр (осет.) — лира.
//
Разговорились о вчерашнем, о лекции, об академии,
Владимир — вольиопрпходящий академист. Пишет
только портреты черным соусом и морские этюды-аква-
рели.
ХмеЛь еще шумел в мичманской голове, он быстро пе-
решел на «ты».
— Если бы мы жили, Костя, у тебя на Кавказе, среди
абреков разных, я бы за молодецкий подвиг твой украл
свою сестру, как Азамат, и привез тебе в эту сквореч-
ню — получай!
— А если бы она не понравилась мне? — с улыбкой
спросил Коста своего нового приятеля.
— Нет, братец, шалишь!—обидчиво повысил голос
мичман. — Оля Ранцова... первая красавица на Василь-
евском!
Из бумажника, чудом уцелевшего после ночного про-
исшествия, моряк извлек фотографию. Хетагуров долго
смотрел на нее.
— Боже мой; какое лицо! Но где я видел ее? В селе-
нии Нар? Во Владикавказе? В Ставрополе?.. Нет...
Просто чудо какое-то... Вот чей портрет написать!
— Так едем скорее к нам! Я познакомлю тебя, будешь
писать портрет Ольги. Золотую медаль получишь! Я сам
пробовал черным соусом, да все какой-то кисель полу-
чается. Теперь ты, брат, попробуй на холсте... Едем!
— У меня нет денег на извозчика. Пойдемте пешком.
— О чем речь? Мичман Ранцов наймет карету для
своего кавказского друга!
Через несколько минут они мчались на тройке по Ма-
лому проспекту. На востоке в небе брезжили огнистые
прозрачные полосы: поздняя осень обещала подарить
угрюмому Петербургу несколько погожих дней.
Сентябрь восемьдесят третьего года в жизни интелли-
генции русской столицы был отмечен тремя событиями:
показом аллегорической картины германского кронприн-
ца Вильгельма, смертью престарелого ректора Акаде-
мии художеств, знаменитого гравера Иордана, и всена-
родным трауром по поводу кончины Ивана Сергеевича
Тургенева. Последнее событие затмило все осталь-
ные.
...Ученики и вольнослушатели Академии художеств
12
наравне со студентами университета получили пригла*
сительные билеты на выставку картины кронпринца.
Показ картины имел далеко идущие цели, как и замы-
сел ее автора.
В субботу, накануне открытия выставки, на вечеринке
у юнкера Кавалерийского училища, осетина Тамура Ку-
батиева, Коста Хетагуров объявил всем своим земля-
кам, что он нездоров и завтра никуда не пойдет, а будет
лежать и пить горячий настой из трав, приготовленный
Анной Никитичной. Один только студент-медик, близкий
родственник Коста, Андукапар Хетагуров, знал, что
Коста вполне здоров, только почему-то последние дни
стал нелюдим — зачитался Надсоном, как всегда в часы
плохого настроения, или влюбился. Так думал Андука-
пар, добрый и чуткий друг.
В воскресенье Хетагуров сидел дома и черным каран-
дашом делал эскиз портрета Ольги Ранцовой. Не ре-
шился предложить ей позировать, впервые ощутил
страх — не дрогнет ли рука, не изменит ли кисть. Он
хорошо помнил, как в первые минуты знакомства с юной
сестрой вольнослушателя Ранцова многое говорил нев-
попад, был рассеян до того, что не ответил на какой-то