считал вас, юнкер, кабардинским князем...
Кубатиев покраснел, смутился.
— Гм... в некотором роде... — промямлил он. — Мы
.состоим в родстве с князьями Бековичами и Анзоровы-
ми из Большой Кабарды... Собственно, наш род тоже
княжеский, хотя правительством официально еще не
признаны привилегии дигорских баделят.
— А-а! Вы опять про своих баделят толкуете? Любо-
пытно!—произнесла показавшаяся в дверях гостиной
Ольга.
— Здравствуйте, Константин Леванович! Здравст-
вуйте, господа!
Ольга присела к круглому столику, положила подбо-
родок на маленький кулачок и, глядя озорными глазами
в глаза юнкера, сказала:
— Что же вы замолчали, продолжайте... Насчет по-
родистых баделят, да? Не обижайтесь только, я шучу,
конечно...
Тамур покраснел еще больше, Хетагуров кусал губы,
чтобы удержаться от смеха. Блондин с заплывшими глаз-
.ками и бриллиантовыми запонками с безразличным ви-
. дом рассматривал акварель Владимира «Эсминец «Стре-
мительный» на рейде». Мичман полудремал в кресле —
он с детства привык к проказам сестры и не удивлял-
ся им.
Вся в облачках кружев в гостиную вплыла хозяйка
^28
дома, Клементина Эрнестовна. Прищурившись, посмотре-
ла на Хетагурова.
— Рада вас видеть, мон шер. Володя рассказывал о
вас много приятного.
Хетагуров поклонился.
Обед проходил шумно, за столом было около двадца-
ти человек. Немного опоздал хозяин дома Владимир
Львович Ранцов. Розовый, круглый, довольный, он уса-
живался за стол и громко рассказывал гостям о посулах
правительства.
— Это прогресс, господа! Недалек день, когда придут
новые послабления и дышать станет легче.
— Как это, папа, на Украине говорят: «Пока солнце
взойдет, роса очи выест»? — не без ехидства спросил
Владимир.
— На каждую пословицу, мой мальчик, есть контр-
пословица: «Терпение и труд все перетрут». Могу утвер-
дительно сказать, господа, что мы с вами будем свиде-
телями гуманнейших правительственных реформ. Впро-
чем, давайте лучше поговорим об искусстве, о поэзии...
После обеда сидели в диванной комнате. Лейтенант
Клюгенау и юнкер Кубатиев молча и сосредоточенно
курили крепчайшие сигары. На некоторое время беседой
завладел литературный критик Арсеньев. Он, видимо,
продолжал давно начатый разговор.
— Что такое поэзия Майкова, господа? Античное ис-
кусство, сони греческих богов, красота природы. К бур-
ному, страстному, героическому он менее восприимчив,
чем к мягкому, легкому, ласкающему слух, убаюкиваю-
щему душу...
Критик размахивал рукой, и яркий камень на массив-
ном перстне прочерчивал в воздухе огненные зигзаги.
— Вы говорите о раннем Майкове? — вступил в раз-
говор Хетагуров. — Скажите откровенно, какая польза
отечеству и народу от «убаюкивающих душу» стихов?
Я что-то не вижу проку, хотя люблю красоту. Вот у
Пушкина...
Вошла горничная, перебила:
— Константин Левонтьевич, барышня Ольга Влади-
мировна просют вас в библиотеку пожаловать.
— Прошу прощения, господа... Впрочем, я высказал
все.
Хетагуров вышел. Вслед за ним комнату покинул
29
Тит Титович — блондин с глазами-щелками. Коста за-
метил, что Тит подозрительно долго рассматривает ка-
кой-то маленький этюд возле двери, ведущей в библи-
отеку. Значит, он следит? Это Хетагурова забав-
ляло.
— Вам не кажется, что кто-то следит за нами? —
спросила Ольга. — Уверена, что это Тит, которого зовут
молотить, а он не идет, ленится...
Последние слова она произнесла громко, чтобы слыш-
но было в соседней комнате. Расчет ее оправдался: по-
слышались шаги, пристыженный Тит Титович ушел.
— Прошу вас, сядьте.
Ольга тоже села в кресло-качалку напротив. В неяр-
ком зимнем свете мягко вырисовывался профиль девуш-
ки: черная изогнутая бровь на высоком красивом лбу,
тонкий нос, губы с опущенными уголками — весь облик,
как будто давно знакомый, странно подействовал на во-
ображение Хетагурова. То представлялось, что перед
ним ожила картина Рафаэля, и он пытался проникнуть
в тайны мастерства великого художника, то снова каза-
лось, что этот образ — из сновидений далекого детства.
— О чем вы думаете, Константин Леванович? —
спросила Ольга, покачиваясь в кресле.
— Я знаю, Ольга Владимировна...
— Очень прошу: когда мы наедине, зовите меня про-
сто по имени, — перебила она.
— Я знаю, что с вами можно быть откровенным, —
продолжал Хетагуров.— Вы спросили, о чем я думал,
глядя на вас? Я смотрел на вас с затаенной тревогой,
даже страхом...
— Почему? — искрение удивилась Оля.
— В вас можно найти идеал любви. Но потом... по-
том в вашу юную, чистую, как горный родник, жизнь не-
зримо прокрадется людская оскверняющая ложь. А как
страшно — разувериться в своем идеалеГ Представьте се-
бе дикаря, который годами молился на маленького идо-
ла, считая его божеством, и вдруг набрел однажды на
мастерскую, где куколки делаются из древесной коры...
Впрочем, не совсем удачное сравнение. Ведь я говорю
не о молчаливом идоле, а о человеке, об идеале любимой
женщины.
Ольга невесело рассмеялась.
•— Далеко же вы смотрите, Константин Леванович.,,
30
— Очень прошу вас: зовите меня тоже просто Коста,
по-осетински.
— Вы далеко смотрите, — повторила Ольга. — Еще
не полюбили, а переживаете весь ужас разочарования.
Странно!
— Простите меня, Ольга. Мне хотелось сказать дру-
гое: вы выделяетесь из своей среды. Но удастся ли вам
остаться такой, не раствориться в атмосфере светской
лжи?
— Не знаю, Коста, — задумчиво сказала девушка. —
Я сама ненавижу всех этих титов титычей, бывающих у
нас. Сколько среди них негодяев, одетых по последней
моде и говорящих о высоких материях! Они чужды мне.
Я часами спасаюсь в библиотеке от их общества... Толь-
ко не говорите о том, что во мне можно найти какой-то
идеал. Я сама себя еще не нашла.
— Вы просто не знаете себя! — невольно воскликнул
Коста.
— Не подражайте льстивым лгунам с аккуратными
проборами... Расскажите лучше о себе.
— Я расскажу, Оля, о своей родине.
...Далеко, в верховьях Алагирского ущелья, у самых
ледников Главного Кавказского хребта, там, где соеди-
няются две горные реки — Заки-Дон и Ля-Дон, стоит аул
Нар. Здесь родился Коста, здесь прошли его детские го-
ды, впервые запечатлелись в его сердце картины народ-
ной нищеты.
Но не убогим, а сурово неприступным вставал сейчас
перед глазами Коста родной аул.
— Сакли осетин, словно гнезда ласточек, прилепи-
лись в складках утеса. Бушующий поток на каменном
дне ущелья с высоты кажется серебряной нитью. Из глу-
бокой теснины до самых облаков поднимаются мшистые
стены скал... Часто убегал я от злой мачехи Кузьмиде
и забирался на кручу, откуда хорошо была видна часть
Осетии: ее селения, быстрые реки, стада овец на склонах
гор, маленькие квадраты кукурузных полей.
Ольга слушала с интересом.
— Однажды летом я ушел далеко от аула, поднялся
к самым ледникам и впервые увидел джук-тура.
— А кто это?
— Дикий баран. Он гордо стоял у самого обрыва
скалы, чуть склонив круторогую голову и глядя в туман-
ЗУ
ную даль. Там, в вышине, было морозно, джук-тур заин-
девел и в багровых лучах солнца горел, как жемчуг. Не-
повторимая картина! Часто вижу ее перед собой: весь
Кавказ стелется цветистым ковром у ног, дымят вдали
сакли горцев, благоухают цветущие яблони в садах. И на