– Вот скажи, когда баба замуж выходит, она о чём думает? О чём мечтает?
– Ну, это вопрос не на мою зарплату, как говорится. Думаю, что тут одной Нобелевкой не отделаешься.
– Ну да, ты прав. Понять женщину невозможно. Но Карина не с бухты-барахты замуж за меня пошла. Мы же два года жили вместе до этого. И вот, приплыли – и денег мало, и шубы нет, и родители мои её не ценят, а ещё я о ребёнке заговорить посмел... А ведь мне уже тридцатник с трёшкой вроде как скоро, а я только чужих детей на руках держал. Мама мне так и говорит – «твои чужие дети». Кстати, ты тоже из этой же команды. Неужели простил и думаешь вернуть?
– Я недавно фразу прочёл, которая точно описывает мои мысли по этому поводу. – Казанцев задумался на секунду и продолжил, чуть прикрыв глаза: – «Враги врагов простят спустя столетие, предателей – никто и никогда». Иначе говоря, если они не с нами, значит против нас. И ты не прав. Простить не могу, хотя должен признать, когда увидел её через полтора года после случившегося, понял, почему тогда голову потерял. Красивая, утончённая, манерная даже. Одним словом, балерина. Но уже чужая и совершенно не вызывающая никаких эмоций, даже отрицательных. Пустое место. А твоя Карина кто по профессии?
– Да никто, собственно, институт бросила, какие-то курсы постоянные, клубы, семинары, всем по чуть-чуть занималась, но больше собой и своей внешностью. Что, скажу я тебе, дорого стоит. Я уже и полставки на «скорой помощи» взял, но всё равно денег не хватало. А потом она нашла себе богатого чижика с передозом самолюбования, и большая любовь ко мне канула в небытие. Но ты правильно заметил – я бугай здоровый, выкарабкаюсь. А перед Таней... а почему ты её Таткой зовёшь?
– Да её так наша Верочка называет, бабушка так звала, да и просто красиво.
– Да, красиво. Я извинюсь перед ней.
– Потом как-нибудь, Паш. Не думаю, что ей приятно будет, когда она поймёт, что её откровения услышал кто-то ещё, кроме меня.
– А вы с ней...
– Нет, Римский, Таня мне как младшая сестрёнка, которую надо защищать и жалеть. Чем, кстати, мой дядюшка и занимается. Он её со своими юристами опекает, помог документы переоформить на квартиру, звонит, контролирует. Да и Вера Андреевна, мне кажется, тоже к ней как к дочери относится. Ведь она мечтала, что у неё дочь родится, такая же умненькая и белобрысая. Вот она и появилась. Так, пошли в приёмное заглянем, а потом к тебе в реанимацию.
– А у меня-то тихо, сегодня последнюю мамочку перевели, палаты выскребли, девчонки мои киношки смотрят да шарики крутят. А по приёмному кто дежурит?
– Квашнина Сирень Крокодиловна. Что-то в последнее время сёстры и акушерки жаловаться на неё начали – странно себя вести стала, рожениц ругает, типа распущенные, животы отрастили, только о сексе думают. А то, что наша специальность и обязана разгребать за этим самым сексом – это как? Она и раньше странновато себя вела, а теперь и подавно. Ладно, пошли, а то мы с тобой хуже баб уже сплетничать научились. Вот что значит работать в женском коллективе.
Они рассмеялись и вышли из ординаторской, продолжая обсуждать уже рабочие вопросы и недавние операции и роды.
***
Казанцев кивком поздоровался с дежурной сменой и нахмурился, когда увидел, как молоденькая сестричка закатила глаза и молча указала головой на Квашнину, которая сидела с чашкой чая и собирала свободной рукой все крошки от печенья в салфетку, лежащую рядом. Римский заглянул в шкаф неотложной помощи, изучил журнал поступлений за день, чтобы иметь представление о возможных родах и осложнениях.
– А с угрозой сегодня кто-то поступал?
– Да, была девочка, в обсервацию положили.
– Почему не к нам?
– Она, Константин Фёдорович, лихорадит со вчерашнего вечера. Её сама Шитова смотрела, оставила под наблюдением, а вот Павел Николаевич может подтвердить.
– Да, так и было, Анна Валентиновна мне звонила, сёстры в курсе. Да и по отделению толковый врач дежурит. – Римский оглянулся и тихо добавил: – Я был у них, сказал, в случае необходимости тебе звонить. Я ведь для этого к тебе и заходил, а в результате поговорили совсем не о том.