Джозеф Гукер, известный исследователь Гималаев, писал: "Стенли и Ливингстон были отважнейшими пионерами, но они только сумели проложить на карте пройденный путь, для изучения же природы ими ничего не сделано… Один Пржевальский соединил в своем лице отважного путешественника с географом и натуралистом".
Дважды в Петербурге устраивались грандиозные выставки. Коллекции, собранные экспедициями Пржевальского, включали 702 экземпляра млекопитающих, 1200 пресмыкающихся и земноводных, 5010 экземпляров птиц (50 видов), 643 экземпляра рыб (75 видов), более 15000 экземпляров растений (около 1700 видов).
Пржевальский доказал, что существует дикий верблюд. Именно дикий, а не одичавший, как считали многие ученые. Подлинной сенсацией стало открытие прапрапра… предка современных лошадей — дикой лошади Пржевальского. Многие десятки видов животных названы в честь Пржевальского и его спутников: лошадь, верблюд, тибетский медведь-пищухоед, олень беломордый, журавль черношейный, соловей, улар, дрозд, рябчик, фазаны, ящерицы…
Академик А. А. Штраух отмечал: "Зоологическая коллекция Пржевальского составляет гордость Академического музея… Материал этот не имеет себе равного…"
Одна из первых работ Николая Михайловича называлась "инородческое население Уссурийского края". Нанайцы, удэгейцы, орочи — их быт, обычаи, верования тщательно описал Пржевальский.
И во всех последующих его книгах много интереснейших этнографических наблюдений. Николая Михайловича поразили, например, рыжеволосые голубоглазые мачинцы, которые, по преданию, пришли в незапамятные времена из Индии и поселились в районе Кэрийских гор.
Во времена Пржевальского малые народности Китая еще сохраняли свою индивидуальность, свой язык. Внимательный взгляд путешественника мог подметить своеобразие внешности, одежды, обычаев. Этнографические коллекции Пржевальского, рисунки и фотографии его помощника Всеволода Ивановича Роборовского и сейчас могут помочь проследить пути древних миграций народов.
"Недалеко к северу от Синина обитает небольшой, но весьма интересный народ далды, которых ордосцы называют "цаган-монгол", то есть белые монголы… — пишет Николай Михайлович. — По своему наружному типу мужчины-далды много походят на китайцев и частию на монголов… Далдянки отчасти напоминают наших деревенских женщин и совершенно отличаются от китаянок не только своею физиономиею, но также костюмом, прическою и особенно головным убором… Только у женщин сохранился здесь тип, свидетельствующий о том, что они принадлежат скорее к арийской, нежели к монгольской расе. Почему женщины в данном случае оказались устойчивее мужчин — объяснить не умею…"
Известный антрополог З. Ю. Петри говорил: "Если бы Пржевальский не оставил никаких других научных результатов путешествий, кроме заметок о различных народностях, то и тогда он имел бы право на звание великого путешественника…"
Приходится только удивляться разносторонности его интересов география, ботаника, зоология, этнография…
После путешествия по Уссурийскому краю Пржевальский получил Серебряную медаль Русского Географического общества. После первого путешествия по Центральной Азии — Большую золотую медаль Русского Географического общества, Золотую медаль Парижского географического общества и "высочайшия" награды — чин подполковника, пожизненную пенсию в 600 рублей ежегодно. После второго путешествия по Центральной Азии Николай Михайлович был удостоен чина полковника, стал почетным членом Академии наук, Ботанического сада, получил медаль имени Гумбольдта от Берлинского географического общества и Королевскую медаль от Лондонского. После третьего путешествия награжден орденом Владимира 3-й степени, удостоен звания почетного члена Русского, Венского, Венгерского географических обществ, почетного доктора зоологии Московского университета, почетного члена С.-Петербургского университета, С.-Петербургского общества естествоиспытателей, Уральского общества любителей естествознания и, наконец, звания почетного гражданина Санкт-Петербурга и Смоленска. После четвертого путешествия Пржевальский был удостоен чина генерал-майора, стал почетным членом Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, получил знаменитую медаль "Вега" от Стокгольмского географического общества и Большую золотую медаль от Итальянского. Академия наук России удостоила Николая Михайловича золотой именной медали с надписью: "Первому исследователю природы Центральной Азии".
Как видите, даже краткий и неполный перечень наград и почетных званий Пржевальского достаточно велик. "По временам ласки приятны и дикому зверю", — иронизировал Николай Михайлович. Но вообще же он относился ко всей этой "суете" снисходительно-безразлично. Когда, например, в связи с избранием почетным гражданином Петербурга его портрет решили установить в Думе, он просил употребить выделенные на это средства "для устройства стипендии при одном из здешних реальных училищ".
О нем и его путешествиях регулярно писали русские газеты. На выставках в Петербурге, на его лекциях побывали многие тысячи людей. И не было тогда в России имени более популярного, чем имя Пржевальского. Даже в тот дотелевизионный век Николая Михайловича неизменно узнавали в поездах, на улицах. К нему обращались с просьбами о пособиях, о предоставлении места, о пенсии, о скорейшем производстве в следующий чин.
Иногда эти "прошения" немало веселили Пржевальского.
"Вам, родимый мой, все власти нашего города бьют челом; кум мне сказывал, что вас повесили в Думе, что вы в почете в нашем городе, что вам все сделают. Так ради бога отыщите мою собачку, кличка ея Мурло, маленькая, хорошая, с бельмом на глазах; крыс и мышат ловит. И буду я, вдова безутешная, весь длинный век Бога за вас молить. Живу я на Петербургской [стороне], Зелениной [улице] № 52 дома, у сторожа гвардейского, что под турку ранен, Архипом прозывается".
Обласканный общим вниманием, почестями, наградами, Николай Михайлович по-прежнему мечтал об одном — о новых путешествиях.
"Как вольной птице трудно жить в клетке, так и мне не ужиться среди цивилизации… Верите ли, покоя не имею, смотря по карте, сколько в Тибете еще не известных мест, которые я могу и должен исследовать".
Вот уж действительно — "путешественником нужно родиться". В Петербурге, в Москве его раздражает "вечная суматоха, толкотня человеческого муравейника". В деревне не лучше: "такая неурядица, такие беззакония и такое торжество порока, каких нигде не встречал я в самых диких ордах Центральной Азии". Уединившись в имении, он признается в письме: "Среди лесов и дебрей смоленских я жил все это время жизнию экспедиционною, редко когда даже ночевал дома — все в лесу, на охоте".
В 1870 году началось его первое путешествие в Центральную Азию, и из пятнадцати последующих лет больше девяти провел он в экспедициях. Ему уже сорок семь, но он по-прежнему не женат.
"Моя профессия не позволяет мне жениться. Я уйду в экспедицию, а жена будет плакать… Когда кончу последнюю экспедицию, буду жить в деревне, охотиться, ловить рыбу и разрабатывать мои коллекции. Со мною будут жить мои старые солдаты, которые мне преданы не менее, чем была бы законная жена".
После смерти дяди, потом матери он жил со своей любимой нянюшкой Макарьевной. Из экспедиции всегда присылал и привозил ей подарки, а отправляясь в очередное путешествие, наказывал управляющему: "Нужно только как-нибудь обставить Макарьевну, чтобы она не скучала. Расходы я для этого сделаю какие угодно. Пусть откуда хочет выпишет себе подругу или возьмет кого-либо из родственников — я на все согласен, лишь бы моя любимая старуха могла жить спокойно".
Еще в июне 1881 года Пржевальский купил Слободу, небольшое имение верстах в ста от Смоленска, на берегу сказочно прекрасного озера Сопша.
"Местность вообще гористая, сильно напоминающая Урал. Озеро Сопша в гористых берегах, словно Байкал в миниатюре… Лес — как сибирская тайга, и рядом леса пошли на сто верст".
Хозяином Пржевальский был требовательным, рачительным, но весьма своеобразным. Сельское хозяйство меньше всего заботило Николая Михайловича. "Я смотрю на имение не как на доходную статью, — писал он, а как на дачу, в которой можно было бы отдохнуть после трудов. Для кого мне собирать: детей у меня нет, а для себя? — мне ничего не надо".