Месяца два Маклай употреблял слово "казь" в смысле "хорошо", и туземцы каждый раз с довольными физиономиями кивали головой — "казь", "казь". Но потом сам Николай Николаевич заметил, что как будто не все его понимают. Решил проверить, отыскал самого сметливого папуаса. Показал черепки разбитого горшка, а потом целый, хороший.
"Ваб!" — говорит папуас.
Николай Николаевич вновь решил проверить. Показывает несъедобный плод, а потом хороший. Спрашивает: "Ваб?" — "Ваб!" Показывает дырявый башмак, а потом целый: "Ваб?" — "Ваб!"
Теперь уже слово "ваб" Николай Николаевич употреблял в смысле "хорошо", но через месяц выяснил, что "казь", оказывается, название табака, а "ваб" означает "большой горшок".
Опять неудача!
Тогда Маклай прибегнул к хитрости: "Я стал давать пробовать разные соленые, горькие, кислые вещества и стал прислушиваться к тому, что говорят пробующие своим товарищам. Я узнал, что "дурно", "скверно" — одним словом, "нехорошо" выражается словом "борле". С помощью слова "борле", которое оказалось понятным для всех, я добился от Туя значения противоположного, которое есть "ауе"".
Эта запись в дневнике датирована 25 января 1872 года. Понадобилось четыре месяца, дабы понять, что "хорошо" звучит по-папуасски как "ауе"!
Нет, не просто давался язык. Еще труднее было завоевать доверие.
Несомненно, Маклай всегда был искренен, без искренности нет доверия. Но в то же время он строил свое поведение по некоему продуманному сценарию с учетом особенностей психологии папуасов.
Он лечил жителей окрестных деревень, дал им гвозди, ножи, топоры, научил выращивать дыни, тыквы, папайю, кукурузу. Русские слова "нож", "тапорр", "арбуз" и сейчас остаются в диалекте бонгу.
Маклай искренне хотел быть полезным, хотел стать другом для папуасов. И тем не менее всегда сохранял дистанцию, преднамеренно окружая себя неким ореолом таинственности.
Вы помните, наверное, как ночью, украдкой Миклухо-Маклай хоронил Боя, не желая, чтобы папуасы узнали о смерти слуги белого человека. Как поджег он в блюдечке спирт и как папуасы упрашивали его "не зажечь моря".
Часто и самые невинные действия Маклая — приготовление ко сну, чаепитие — казались туземцам загадочными.
Когда по незнанию он нарушал какие-то "табу" — оставлял недоеденным кушанье или беззаботно отбрасывал в сторону банановую кожуру, туземцы и это считали проявлением "неземного" могущества.
Каарам-тамо — "человек с Луны".
Папуасы верили, что Маклай умеет летать, может вызвать и прекратить дождь или землетрясение, обеспечить успех в военных действиях.
Он был добрым волшебником — дарил, лечил, предупреждал войны между деревнями. И однажды пришли к нему "тамо боро" — большие люди, вожди окрестных деревень, чтобы просить его остаться навсегда с ними, стать "тамо боро-боро"…
Пятнадцать месяцев прожил Николай Николаевич среди папуасов. Потом в июне 1876 года вновь вернулся на Берег Маклая. "Я держу слово и возвращаюсь не единственно как естествоиспытатель, а также как и "покровитель" моих черных друзей… Решился защищать, насколько могу, их правое дело — их независимость в случае европейского вторжения".
Уже тянулись к Новой Гвинее руки колонизаторов — голландцев, англичан, немцев, американцев. Не приходилось сомневаться: "Колонизация… кончится истреблением папуасов".
Болезни, алкогольные напитки, проституция, торговля людьми — далеко не исчерпывающий список злодеяний колонизаторов.
Очевидец писал: "Охота за черными была любимым спортом колонистов. Выбирали день и приглашали соседей с их семьями на пикник. После обеда джентльмены брали ружья и собак и в сопровождении двух-трех слуг отправлялись в лес искать черных. Иногда им удавалось подстрелить женщину или одного-двух мужчин.
"Охота на черных птиц" — назывался этот "вид спорта".
Эрнст Геккель считал, что "черные" близки к питекантропу, что они лишь некая промежуточная форма в ряду переходных видов от обезьяны к белому человеку.
Такие взгляды становились знаменем расизма, служили "оправданием" колониальных притязаний.
Наука о народах существовать вне политики не может!
Николай Николаевич убедился, что все факты, выдвигаемые в защиту подобных "теорий", не выдерживают критики.
Утверждали, например, что у папуасов волосы якобы растут пучками, что у них какая-то особенная жесткость кожи, "неполноценный" череп, что с обезьянами их "роднит" оттопыренный в сторону большой палец ноги…
Эдакая глупость!
Николай Николаевич доказал, что волосы у папуасов растут "совершенно так же, как у европейца". Что жесткость кожи отнюдь не врожденная и возникает исключительно по причине незащищенности тела папуаса от постоянного воздействия солнца, ветра, дождей. Оттопыренность большого пальца объясняется тем, что папуасы, не зная крючков, используют ноги при ловле рыбы.
Миклухо-Маклай описал эту необычную ловлю: "…вода там была немного ниже колен, и дно, разумеется, хорошо видно. Вдруг Туй сделал энергичный прыжок, и одна из рыбок оказалась пойманной. Туй ловил их ногой. Он сперва придавил ее ступней, потом поднял, ухватив между большим и вторым пальцем ноги".
Множество единичных наблюдений, фактов приводили к одному и тому же выводу: условия обитания, уклад жизни полностью объясняют — и определяют! — особенности строения тела папуасов, даже цвет их кожи.
"Дойдя… при помощи беспристрастного наблюдения до положения, что части света с их разными условиями жизни не могут быть заселены одною разновидностью species homo… и додумавшись, что поэтому существование различных рас совершенно согласно с законами природы, приходится признать за представителями этих рас общие права людей и согласиться, что истребление темных рас не что иное, как применение грубой силы, и что всякий честный человек должен восстать против злоупотреблений его".
Николай Николаевич мечтал образовать независимый Папуасский Союз. Он хотел надеяться, что сумеет еще предотвратить вторжение колонизаторов. Он шлет письма, телеграммы: генерал-губернатору Нидерландской Индии, статс-секретарю английских колоний лорду Дерби, премьер-министру Великобритании Уильяму Гладстону, рейхсканцлеру Германии Отто Бисмарку…
Гладстону: "Мы искренне надеемся, что имперское правительство не признает и не поддержит политику насилия, людокрадства и невольничества".
Бисмарку: "Туземцы берега Маклая отвергают германскую аннексию…"
Он сам прекрасно понимал: "Мои увещания пощадить "во имя справедливости и человеколюбия" папуасов походят на просьбу, обращенную к акулам не быть такими прожорливыми!"
Только через двенадцать лет, в августе 1882 года, Миклухо-Маклай приехал в Россию.
"Желтовато-бледное лицо его носило на себе отпечаток испытанного горя, страданий… И худые щеки, и тусклый взор, и впалая грудь, и еле слышный голос, и частое хватание за бок достались путешественнику как вечные, неудалимые знаки, которые наложили на него испытанные им лишения и болезни".
Двенадцать лет…
Бывало, годами не получал он никаких вестей из России, странствуя по островам Океании. Каждое новое его путешествие, высадка на каком-нибудь меланезийском острове были новым контактом. Конечно, Николай Николаевич уже имел опыт, но этот опыт подсказывал: контакт может таить любую неожиданность. И, отправляясь на попутной шхуне в очередное плавание, русский путешественник вписывал в договор с капитаном № 4: "В случае если г. Миклухо-Маклай будет убит туземцами одного из островов, капитан… обещает не делать никаких насилий относительно туземцев под предлогом "наказания"…"
Порой болезни на недели приковывали его к постели: жестокие пароксизмы лихорадки, ревматизм. Месяцами он не мог оплатить счета и вынужден был занимать деньги под проценты.
От Географического общества еще перед началом экспедиции Миклухо-Маклай получил ссуду в полторы тысячи рублей. Позднее три тысячи рублей пожертвовал В. Л. Нарышкин — член-соревнователь Географического общества, богатый меценат. Семь тысяч семьсот рублей с помощью друзей сумел собрать Александр Александрович Мещерский, тысячу дал Иван Сергеевич Тургенев, тысячу — Павел Михайлович Третьяков. Но и этих денег было недостаточно для новых путешествий.