– Благодарю.
Мельком замечает поднятую руку: «Внимание!». Продублировал, сел на колено. Аккуратно, стараясь не завалиться под тяжестью рюкзака. Выбрал сектор, попробовал рассмотреть его в прицел. Тщетно. В окуляре – силуэт хребта на фоне звездного неба. Черная бархатная шевелящаяся яма.
– Что видно? – обернулся Ткач.
– Нихера, – ответил Медведь, нарочито картавя, – нихера.
Поймал отмашку: подъем. Кряхтя, поднялся, опираясь на «весло», в коленях резко укололо. Пошли. Шаг за шагом, метр за метром. Иногда колонна натыкается на протяженные разломы, в темноте не разглядеть – метр до дна или пять. Звездный свет облизывает покатые края обрыва и тонет в чернильной тьме. Осторожно, проклиная местность и командование, колонна перебирается на ту сторону. Прыжок, и сердце обрывается, но нет – руки товарища вцепляются в лямки рюкзака, чтобы перетащить на другой берег. Кивок благодарности, остановка, чтобы повторить этот трюк с идущим вслед. И снова – шаг за шагом. Бутылки идут по рукам, вода уходит в пот. Громкое сопение и скрежет зубовный. Шипит рация. В сотый раз взмах рук. Сели-встали. Теперь падаешь не на колено – на жопу, блаженно облокотившись на рюкзак, раскинув ноги. Оружие смотрит в темноту, без толку, но так надо. Дачник просто завалился на бок, жадно глотает воду из фляги. Перерыв в три глотка. Подъем! Медведь поднялся, помог Дачнику.
– Пошли?
– Пошли.
Отпустили Ткача на пять метров, он еле виден – скорее угадывается по направлению, по звуку. Тронулись. Пот уже не течет. Лицо – пыльная маска с прочерченными дорожками. Мандраж давно отступил перед усталостью. Охота упасть вниз лицом и раскинуться звездой. Сели! Упал на бок, обернулся на Дачника. Светятся белки глаз. Показывает большой палец: нормально. Встали!
– Блядь!
Час за часом, шаг за шагом. Черноту разбавило серым, резко очерчивая грани вершин. Падают песчинками минуты, прессуются в часы, волокут солнце на небосвод. Жажда уступила место тупой апатии. Шаг за шагом – вдох, шаг за шагом – выдох. Медленно, вязко, буксуя в камнях, перетертых миллионами лет. Шаг за шагом. Сели! Успеваешь глотнуть сухого воздуха. Встали!
– Твою же мать!
Стрелки часов ползут к тройке. До хребта рукой подать. Час-другой. Союзники плетутся следом. Сначала как учили, спустя часы – сбились в мушиную кучу, роящуюся и галдящую. Как дети в школьном походе, будто в сказку попали. Удивительная способность игнорировать очевидное, неудивительно, что ПМН словили именно они. Банг!.. Звонко жахнуло, значительно правее ордера. Медведь оказался на земле, замер, вращая глазами. Мина. У союзников началось веселье. Громко заклокотали, загалдели, замолотили в ночь трассерами. Цирк. Затем счастливчики нашли еще одну мину. Полыхнуло. Оглушило до звона в ушах. Новый всплеск возбуждения. Несчастный арабский капитан попытался навести порядок, но был послан. Известно куда. Он вовремя сообразил, в чем дело, поэтому не сделал ни шагу, а только размахивал рацией, используя антенну как указку. Однако когда он включил фонарь, жалость к чудо-офицеру пропала. Дачник обложил засранца таким матом, что всплеск негатива мог сжечь квадратного коня в стеклянном кубе. Фонарь погас. Угас и пыл союзных человеков.
– Мины, мины, – загалдели они по-русски.
– Так ведь война, – хихикнул Дачник.
По русскому строю пронеслось: «Осмотреться!» А толку – пятьдесят бомжей прошло, естественно, пусто. Пока Медведь изучал местность вокруг себя, арабский гвалт начал утихать.
– Ушли, бляди, – сплюнул Дачник. В темноте растворялась спина незадачливого садыка-капитана.
– Войнажежь! – прошипел Ткач и очень похоже, по-губерниевски, протянул: – Опасно-о-о-о.
Подрыв и связанные с ним мероприятия позволили перевести дух. Медведь с удовольствием вытянулся, взгляд шерстил сектор, уши слушали эфир, а ум думал мысли. Все это происходило раздельно, игнорируя липкий далекий страх. Из ступора вывел оклик.