Знают ли они меня, эти молодые люди из общин ессеев? Я не знал. Я наблюдал за теми, кто подметал и мыл, кто читал в маленькой библиотеке. Там были старики, которые наверняка знают всех и каждого.
Я не осмеливался задать свой вопрос даже мысленно. Я сидел и ждал.
Наконец один старик неуверенно двинулся в мою сторону, подволакивая ногу и удерживая на перевязи правую руку, подошел и сел на скамью рядом со мной.
— Иешуа бар Иосиф, — сказал он, — до тебя доходили в последнее время какие-нибудь вести от твоего брата?
Вот он, ответ на мой вопрос.
Они знали о том, где сейчас Иоанн бар Захария, не больше нашего.
Я признался, что мы не получали вестей о нем, и мы заговорили вполголоса о тех, кто уходит молиться в пустыню, чтобы остаться один на один с Господом, и на что это должно быть похоже: одинокие ночи под звездами с завывающим ветром пустыни. Сам старик не знал. Я тоже не знал. Имя Иоанна больше не упоминал ни один из нас.
Наконец я отправился домой, выбрав самый долгий путь: вверх по невысокому холму и вниз через ту самую оливковую рощу, потом снова вверх вдоль ручья, через него и дальше. К концу пути я едва держался на ногах от усталости и был рад примоститься у огня. Выглядел я таким замученным, что никто не стал меня ни о чем расспрашивать.
Сколько прошло дней?
Я их не считал. Дождь шел снова, налетали быстрые и светлые ливни. Благословение для каждой травинки.
Шемайю видели — вернувшимся к работе вместе с теми помощниками, которые сами уходили с плугом в поле, пока он оставался дома и даже не отдавал приказаний. Однажды утром я видел, как он промчался по улице и ворвался в собственный дом так, словно хотел объявить ему войну.
Шли дни. Дни пронизывающего холода. По небу скользили белые облачка, вокруг ярко зеленела земля. Дни, когда по шпалерам снова пополз плющ, дни счастливых вестей и надежд. У Маленького Клеопы и Маленькой Марии скоро будет ребенок — так мне говорили, хотя я и сам, конечно, замечал признаки. И никаких новостей из Иудеи, за исключением того, что прокуратор Понтий Пилат, кажется, утвердился на своем месте, лишь несколько раз повздорив по мелочи с представителями Храма.
Однажды вечером, после скитаний по окрестностям, когда я уже не мог идти и голова гудела, я вернулся домой как раз после ужина, съел похлебку с куском хлеба и лег спать. Я почувствовал, как мама накрыла меня чистым, пахнущим свежестью одеялом. Теперь, когда воды было полным-полно, весь дом пах свежевыстиранной шерстью. Я поцеловал ей руку, когда она уходила, и провалился в пустоту.
Вдруг я проснулся. Рядом кто-то плакал. Страшный плач. Плач человека, который не умеет плакать. Удушающий и отчаянный плач кого-то, кто не может перестать.
В комнате было тихо. Женщины шили у огня.
— Что случилось? — спросила мама.
— Плач, — сказал я. — Кто-то плачет.
— Только не у нас в доме, — возразил Иаков.
Я откинул одеяло.
— Где брачный договор Авигеи?
— Как где? Лежит себе в сундуке. А почему ты спрашиваешь? — удивился Иаков. — Что с тобой?
То был не золоченый сундук с дарами волхвов. То был простой сундук, в котором мы хранили чернила и важные документы.
Я подошел к нему, открыл, вынул брачный договор. Скатал его в тугую трубку, сунул в футляр из мягкой кожи и вышел.
Недавно прошел слабый дождь.
Улицы сверкали. Назарет под светящимися небесами походил на город, сделанный из серебра.
Дверь дома Шемайи была не заперта. Из-под нее струился свет.
Я подошел к двери. Толкнул ее.
Я услышал, как он плачет. Услышал тот ужасный задыхающийся звук, горестный звук, как будто его душила боль.
Он сидел один в безрадостной комнате. Угли давным-давно превратились в золу. Горела одна лампа, стоявшая на полу, маленькая глиняная лампа, заправленная маслом.
Я закрыл дверь, подошел и сел рядом с ним. Он не посмотрел на меня.
Я знал, с чего начать, и сказал ему, как сожалею обо всем, что сделал, обо всем, из-за чего он так несчастен.
— Мне так жаль, Шемайя, — сказал я.
Его рыдания сделались еще громче. Они казались оглушительными в этой маленькой комнате. Но у него не было слов. Он подался вперед. Он стал качаться вперед-назад.
— Шемайя, у меня с собой ее брачный договор, — сказал я. — Все сделано по всем правилам и как следует, она выходит замуж за Рувима из Каны. Вот он, Шемайя, здесь все написано.
Он протянул руку, слегка провел пальцами по пергаменту, легонько оттолкнул его, а потом круто развернулся в мою сторону, и я почувствовал, как его тяжелая рука обхватила мою шею. Он рыдал у меня на плече.