Он шагнул назад, слишком разозленный, чтобы сразу заговорить, и перевел дух.
— Может быть, ты какой-то фантом, порожденный Его непостижимым и безжалостным Разумом. Иначе как еще ты мог не испытывать ничего к Авигее, когда она, испуганная, стояла между детьми, в ожидании такой же смерти, какой умерли Йитра и Сирота? Ты вообще испытываешь сострадание хоть к кому-нибудь из них?
Свет изменился. Воздух пришел в движение.
Облик Храма и сама толпа стали меняться, крошиться, словно картина, нарисованная на шелке.
Я опять был в вихре и протягивал перед собой руки.
Вдруг мы оказались стоящими рядом, он, в дивных одеждах, и я, на вершине горы, может быть, самой высокой горы в мире. Только эта гора была не на земле.
Под нами расстилалась как будто карта, но и не карта, скорее, виднелись контуры гор и рек, долин и морей, составлявшие целый мир.
— Совершенно верно, — сказал он, заглушая шум ветра. — Это мир. Ты видишь его таким, каким вижу я. Приятным для взгляда.
Он застыл, словно действительно любовался величественной панорамой, и я окинул взглядом то, что он якобы мне показал, а потом взглянул на него.
Он стоял ко мне в профиль — мой профиль, его темные волосы были откинуты назад, и глаза глядели ласково, как мои собственные глаза, и он придерживал полы плаща.
— Ты действительно хочешь помочь им? — спросил он меня.
И поднял палец.
— Я говорю, действительно ли ты хочешь помочь им? На самом деле? Или ты хочешь только напугать их и оставить в еще худшем положении, пока не явится другой пророк, проклиная, обличая и объявляя о том, чего никогда не произойдет?
Он повернулся ко мне, и его глаза наполнились слезами. Точно такими же, как те, что он видел недавно в моих глазах. Он обеими руками закрыл лицо, а потом взглянул на меня сквозь густой сверкающий туман.
— Ты действительно родился среди чудес и знамений, — сказал он задумчиво, как будто слова шли из глубины души. — И сейчас замечательные времена. Евреи живут во всех городах империи. Писание твоего Господа изложено на греческом, чтобы они могли читать его вне зависимости от того, где находятся и где обучаются. Имя твоего безымянного Господа знают, наверное, даже в самых отдаленных уголках на севере. Кто знает? Хотя ты и простой ремесленник, но ты и Сын Давида, и ты очень умен и хорошо говоришь.
— Спасибо, — сказал я.
— В Писании сказано, кто приведет их к независимости и торжеству. А ты знаешь Писание. Ты знал, что это значит, еще когда был ребенком. Знал, что значат слова «Христос Спаситель».
— Знал, — сказал я.
— Ты можешь помочь им. Можешь повести армии. Можешь объединить разбросанные по дальним землям общины посвященных, которые только и ждут, чтобы прийти тебе на помощь. Ведь даже в Риме есть евреи, готовые ввести тебя и твои армии в город, с тобой во главе они осадят дворец императора, уничтожат Сенат и преторианскую гвардию. Можешь себе представить? Можешь представить, о чем я тебе говорю?
— Прекрасно представляю, — сказал я. — Только этого не будет.
— Но как же ты не понимаешь, я ведь стараюсь объяснить тебе как можно проще! Ты можешь созвать их всех из тех городов, куда они ушли, можешь выдвинуться из Святой земли вместе с ними подобно смерчу.
— Я понимаю тебя. И понимал с самого начала. Этого не будет.
— Но почему бы этому не быть? Неужели ты разочаруешь их? Будешь произносить молитвы и речи, как твой брат, который стоит по колено в воде, размахивая руками? Позволишь им возненавидеть тебя, разбив их сердца?
Я не ответил.
— Я предлагаю тебе победу, какой у твоего народа не было уже четыре сотни лет, — произнес он вкрадчиво. — И если ты не сделаешь этого, твоему народу конец. Мир поглотит их, Иешуа бар Иосиф, в точности как этот старик из Каны, глупец Хананель, говорил о том, что мир поглощает тебя.
Я молчал.
— Для твоего народа все было кончено уже давно, — продолжал он настойчиво, будто погруженный в свои мысли. — С ним было покончено, когда Александр прошел огнем и мечом по этой земле и принес греческий язык и греческие обычаи. Он был раздавлен, когда римляне наводнили эти земли, а они вошли даже в ваш Храм, железным кулаком доказывая, что внутри нет ничего, абсолютно ничего! Если ты не дашь им этот последний шанс собраться под началом могущественного воителя, твой народ не погибнет от голода и жажды или от меча и копья. Он просто растворится. Это уже происходит — они забывают свой священный язык, смешиваясь с римлянами, греками и египтянами, и будут делать это дальше, пока последний из них не забудет язык ангелов и само слово «иудей». Сколько времени на это уйдет? Лет сто? Без победы это случится довольно скоро. Все будет кончено. Все будет так, как будто никогда ничего и не было.